Татьяна Тронина - Страсти по рыжей фурии

– Чушь, бред...

– Сначала ты пыталась разлучить меня с Митей, влюбить его в себя – о, как мне должно было быть больно от измены возлюбленного! Но у тебя ничего не получилось, и ты решила свести меня с Сержем, больным, несчастным шизофреником. Прекрасная месть – Таня Танеева бросает доброго, нормального Митю и связывается с сумасшедшим, совершенно ни о чем не догадываясь... Ты знала, что Мельников болен, именно из-за этого вы когда-то расстались, хотя в последнем разговоре ты и пыталась меня убедить, что причиной вашего разрыва был твой новый роман. Неправда, все неправда! Флора Лаврентьевна подтвердила.

– Ну и что! – ответила моя бывшая одноклассница, тщетно пытаясь оттереть подол своей юбки. – Ну и что, что знала... Это еще ничего не значит! Серж был не такой уж ненормальный. Я просто хотела, чтобы он был счастлив – с тобой, ведь ты его всю жизнь любила. Вы вполне сносно могли бы существовать рядом...

– Я любила его в юности. Нежное чувство испарилось со временем без следа, оставив лишь печальные и светлые воспоминания, ле нюаж...

– Что?

– А ты, милочка, пыталась мне внушить, что я до сих пор люблю его. О, как ты злилась и горячилась, доказывая мне это... А когда я окончательно решила разорвать с Сержем всякие отношения, ты толкнула его на убийство.

– Я? – Она засмеялась, уже не бледная, а какая-то серая. – Это ты подтолкнула Сержа, это из-за тебя он убил Митю...

– Глупость, незнание и легкомыслие... Нет, я не снимаю с себя вины, но у тебя, моя славная, рыльце тоже в пушку. Никакая эпиляция не поможет!

– Бред, демагогия... – Она скомкала салфетку и отбросила ее далеко в сторону. – Ты ничего не сможешь доказать.

– Возможно, – согласно кивнула я. – Наша система правосудия далеко не так совершенна, хорошие адвокаты способны на чудеса, Серж сидит в дурдоме, и никто с ним не будет возиться, суд учтет смягчающие обстоятельства и ограничится условным наказанием. Ах, Шурочка, даже при самом неблагоприятном для тебя раскладе дел ты скорее всего выйдешь сухой из воды...

– Тогда ради чего стараться, нанимать детектива, сотрясать воздух? – криво улыбнулась она.

– Для того, чтобы хотя бы я одна знала правду. Дорогуша, закона ты можешь не бояться, но... ты должна бояться меня.

– Тебя? Ты хочешь меня наказать?

– А мне, милочка, терять совершенно нечего! – рассмеялась я беззаботно и весело – Шурочка вся съежилась, услышав мой смех. Конечно, внутри у меня бурлило и кипело, но я призвала на помощь всю свою выдержку и актерское мастерство, чтобы эта женщина испугалась меня и поверила, что я могу пойти на все.

– Что ты хочешь? – спросила она.

– Я хочу знать всю правду. Искреннее и чистосердечное признание смягчает участь подсудимого.

– Зачем? Ты же и так все знаешь, у тебя даже детектив есть...

– А мотив? А всевозможные мелочи, которые особой роли не играют, но без которых так скучно?

– Скучно? Хорошее ты слово подобрала...

– И потом, Шурочка, разве тебе не хочется облегчить душу, рассказать мне всю правду, выплеснуть то, что давно бродило у тебя в душе, сорвать маску, исповедаться? И кому – именно мне, той, которая... Только представь себе это блаженство! Погоди, я еще закажу газировки...

Я вернулась через минуту – Шурочка сидела в том же положении, съежившись и сжав кулачки. Она даже не сделала попытки удрать, видимо, осознавая, что разговор надо закончить. Она действительно боялась меня.

– Ты хочешь, чтобы я все рассказала? – вдруг спросила она, подняв на меня прекрасные глаза итальянской мадонны, в которых промелькнуло такое страдание, что любой другой человек тут же простил бы ее и благословил. Любой другой, но только не я...

– Ты ничего не теряешь.

– Хорошо, – медленно ответила она. – Дай мне свою сумочку.

– Зачем?

– Дай...

Я без всяких возражений протянула ей свою крошечную сумочку песочного цвета, в которой ровным счетом ничего не было, кроме кошелька, помады и солнцезащитных очков. Шурочка деловито обшарила ее, выдвинула ствол у помады, даже пощупала подкладку, вероятно, ища какое-нибудь записывающее устройство. Этот ее обыск убедил меня, что и закона она тоже побаивается, – значит, она виновата.

– У меня ничего нет с собой, – мягко улыбнулась я. – Ни диктофона, ни прочих секретных устройств. Платьице облегающее, лишь бикини под ним... Шурочка, я же сказала – я стараюсь только для себя.

Она кивнула, глубоко вздохнула и откинулась назад, чтобы ей было удобнее рассказывать. Она решилась все-таки – и даже расслабилась, прежнее высокомерное, снисходительное выражение проступило у нее на лице.

– Что ж, поговорим откровенно... – произнесла она. – Мне действительно нечего терять. В некотором роде это даже акт милосердия, ведь нет ничего хуже неутоленного любопытства...

– Спасибо, – поклонилась я.

Над столиками в летнем кафе был натянут легкий тент, но все равно от солнца было не спастись – оно светило низко, прямо мне в глаза. Надевать темные очки я не хотела – я боялась, что пропущу какое-нибудь движение на Шурочкином лице, пробегающую по нему краску, которая могла сказать мне о многом.

Но несмотря на жаркую, почти летнюю погоду, в сердце закрался холод. Сбывались худшие мои опасения – все догадки, совсем недавно казавшиеся мне невероятными, фантастическими, вдруг оказались реальностью: смерть Мити была результатом чьей-то злой воли, а не нелепой случайностью.

– Ты была совершенно безобразной в детстве, – вдруг улыбнулась Шурочка. Видимо, это воспоминание приносило ей какое-то противоестественное удовольствие. – Толстая, рыжая, с вечно слипшимися волосами, кучей веснушек... Таких некрасивых девочек нельзя выпускать из дома, они портят окружающий мир.

Что-то дрогнуло у меня внутри.

– Людей с внешностью, далекой от идеала, очень много, – спокойно сказала я. – Надо своими делами заниматься, а не глазеть на окружающих. Это какие-то детские комплексы в тебе говорят, Шурочка...

– Что ты знаешь о комплексах! – надменно возразила она. – Ты была таким чудовищем, что на тебя нельзя было не смотреть! Я долго не могла тебя забыть после школы. В прошлом году, на встрече выпускников, я вновь увидела тебя – постройневшую, похорошевшую, но все такую же конопатую. «Ах, Танеева у нас актриса, ах, ее в рекламе снимают!» И Пирогова, и Мусатов, и Фогельсон, и Грибов... Все как будто сбесились. В твоем случае были нарушены какие-то всемирные, общечеловеческие законы. Ты не должна была танцевать на первом плане, под аплодисменты и визг, ты не должна была надевать на себя тот розовый вызывающий костюм...

– Так вот ты какие законы решила восстановить, – усмехнулась я. – Зависть, самая настоящая зависть.

– Справедливость, – раздраженно возразила Шурочка.