Габор Васари - Monpti

Открывать этот конверт я не имею права. Анн-Клер этого не хотела. Я должен уничтожить. Но когда я собираюсь разорвать его, я чувствую, что-то мешает, конверт не пустой.

Очки.

Я ничего не понимаю. Тут же начатое письмо: «Дорогая Жанетта, я очень прошу тебя, будь так добра и дай мне взаймы еще десять франков. Я сразу же верну, как только получу свое жалованье. На днях я только потому с опозданием вернула двенадцать франков, что со мной приключилось несчастье. У меня разорвались чулки. Это я тебе, правда, говорила. В залог я отдаю тебе мой любимый сувенир, очки моего отца. Ты можешь подумать, что…»

Больше ничего… Господи, помоги мне… Нет, нет… Вон церковь… Нет, не сниму я шляпу… Ты, там наверху!.. Слышишь? Я не сниму шляпу!.. Убей меня… пусть будет что угодно… нет… Нет!

Сквозь открытое окно я слышу шелест листвы на ветру. Весна.

Где-то цвинькает птаха, я слушаю ее, лежа в постели. Руки мои, измотанные, лежат на одеяле. Сегодня я встану. Сколько я лежу вот так? Не постучав, в дверь входит горничная.

– Ну как, вам лучше?

– Спасибо. Где моя одежда?

– Вы хотите вставать? Я повесила ее в шкаф. Подождите, я дам вам ее. Головокружение прошло?

– Благодарю, мне уже лучше.

Она кладет мой костюм на постель и ставит перед ним ботинки.

– Еще чего-нибудь?

– Спасибо… Какой сегодня день?

– Вторник.

– Вторник?.. Ах да. Вчера был понедельник, а завтра будет среда.

– Не очень-то красиво со стороны вашей подружки, что она теперь не показывается здесь. Одевайтесь уж. Это намного лучше, чем лежать в постели. Помочь вам?

– Нет… нет…

У меня еще здорово кружится голова. В девичьем пансионе звонят… Какао… нормандский сыр… мэрилендский табак… Сколько лет может быть Мушиноглазому? Здоров ли он?

Он тоже знал ее.

Я стою перед домом номер 6 по улице Пяти Алмазов и поглядываю наверх, на балкон второго этажа, на пять темных окон. Собственно говоря, она жила здесь, а не в переулке Луговых Мельниц.

Бедняжка Анн-Клер!

Три месяца назад в полночь мы, тесно обнявшись, вместе смотрели на эти окна.

«Monpti, последнее окно мое, в балконной комнате стоит рождественская елка, она макушкой достает до потолка. О, если бы мама знала, что мы двое…»

Я почти чувствую аромат ее волос.

Я верю в потустороннюю жизнь. Могу себе представить, как Анн-Клер стоит рядом со мной и плачет оттого, что я грущу. Если сейчас одно из пяти окон засветится, тогда загробный мир существует и Бог есть.

– В мае дом снесут, – говорит кто-то сзади меня, – там уже никто не живет. – Это сказал бакалейщик, который стоит на улице перед своим магазинчиком.

Я недвижно смотрю на дом и верю, что рядом стоит Анн-Клер, берет меня под руку и спрашивает своим приятным альтом:

«Alors, tu viens, Monpti? Ну, ты идешь, Monpti?»

Иври-Бисетр.

Сюда ездят на восемьдесят четвертом.

Трамвай выезжает за кольцевой вал. Безобразное, унылое предместье. Неподалеку от кладбища ресторан под открытым небом с длинными деревянными скамьями. Мужчины и женщины в траурных одеждах сидят тут, едят pommes frites и пьют к нему красное вино. Одна из женщин откинула назад траурную косынку, нос у нее блестит, когда она ест; глаза надломлены от боли. На столе большими лужицами разлито красное вино.

В воздухе пахнет астрами.

– Один франк – букет. Слева канцелярия кладбища.

– Мадемуазель Анн-Клер Жовэн.

– Когда она скончалась?

– Двадцать девятого марта.

Ее ищут в большой книге. Анн-Клер стала рубрикой, строчкой в большой книге, толстом фолианте. На писаре грязный воротничок. Его тоже однажды внесут в эту книгу.

– 5 отделение, 17 линия, 38 захоронение.

– Спасибо.

Я иду по аллее могильных памятников. Мавзолеи, братские могилы, цветочные грядки, ивы. Могилы строго отделены одна от другой, обнесены белыми и серебристыми решетками, они выглядят как клетки. Тут и там мраморные доски:

«Pour sa fête. Pour son Noël». «На день ангела». «Рождественский привет».

Я нахожу ее могилу. Желтая глинистая почва совсем плоско утрамбована. Вероятно, недавно шел дождь. Два следа от обуви на могиле. Кто-то наступил на нее, чтобы быстрее добраться до могилы любимого покойника. Забавный жучок выскакивает у меня из-под ног и устремляется прочь.

«Ici gît Anne-Claire Jouvain. Здесь покоится Анн-Клер Жовен». Было ей от роду двадцать три года.

Светит солнце, и длинная волосистая гусеница сжимает свое тело как гармонику, когда переползает через ком земли по пути к кресту.

Высоко в синем небе жужжит самолет.

На глубине пять футов лежит гроб.

Нет ни цветочка на ее могиле. Пахнет паленым, где-то сжигают старые сухие венки, ветер разносит странный запах.

Мне вспоминается другой весенний день. «Я сбегаю за сигаретами, Анн-Клер. Быстро вернусь». «Я могу сама их купить, подожди, я схожу. Идет?» «Нет, подожди меня».

Я возвращаюсь, перескакивая через три ступеньки, вхожу в комнату.

Анн-Клер лежит на постели, кофточка расстегнута, белокурые волосы растрепаны, мне видна ее белая грудь.

«Что с тобой? Что у тебя?»

Она не шевелится.

«Анн-Клер!»

Я трясу ее. Она недвижима.

В один прыжок я у двери.

«Monpti!»

Я оборачиваюсь.

Улыбаясь, она сидит на постели.

«Что случилось?»

«Я хотела знать, больно ли тебе будет, если я вдруг умру…»

Это больно, Анн-Клер… Анн-Клер, это страшно больно… Я этого не перенесу…

Старуха набирает в пустую банку из-под какао воды из кладбищенского колодца, чтоб полить могилу. Она осторожно ступает, чтобы не пролить ни капли.

Неожиданно солнце прячется, над могильными крестами повеяло холодом.

Начинает моросить.

Мужчина и женщина возвращаются к выходу. Она обнимает его:

– Monpti, ты не должен плакать. Она говорит ему «Monpti».

Я остался один. Теперь меня никто не видит. Я опускаюсь на колени перед ее могилой.

– Отче наш, что на небе, да святится имя твое, да приидет царствие твое, исполнится воля твоя…

Если я пойду домой пешком, на сэкономленные деньги я зажгу свечу в часовне Вожирар.

– Вы не будете любезны позвать вниз мадемуазель Люсьенн Ребу на минуту?

– Кто хочет с ней говорить?

– Ее знакомый.

Домовладелица идет во двор и кричит:

– Mademoiselle Reboux! On vous demande en bas. Мадемуазель Ребу! Вас спрашивают.

Она возвращается:

– Поднимитесь, пожалуйста. Барышня ожидает вас. Sixième, première porte à gauche. Шестой этаж, первая дверь слева.

Обшарпанная лестничная клетка. Непривычно пахнет керосином. На шестом этаже стоит вторая Анн-Клер, живая, и смотрит на лестницу.

У меня темнеет в глазах – настоящее безумие.

– Вы искали меня, мсье? Даже голос тот же самый.

– Не понимаю. Сказали, знакомый…

– Да…

– Я ведь не знаю вас… то есть… подождите… так странно… Что вам угодно?