Виржини Гримальди - И только сладкие моменты длятся вечно

Ты жива.

Флоранс занимается твоим туалетом. Я подхожу ближе, еще ближе. Ты завернута только в пеленку, и меня это, как обычно, трогает до слез. Есть что-то душераздирающее в этих крохотных бедрах, хрупких ручках, груди, которая поднимается и опускается, втягивая в себя жизнь. Ты ухватилась за мой палец, я любуюсь твоей мраморной кожей, пушком на плечиках, глазками без ресниц (пока!). Ты выглядишь ужасно уязвимой, и мне хочется сжать тебя в объятиях, силы найдутся, мое сердце бьется рядом с твоим, задавая правильный ритм.

– Мне нужно поменять ей маску, поможете?

Флоранс объяснила, что размеры масок меняют, чтобы подобрать оптимальный, который не будет травмировать твой носик. Я согласилась, но оказалась не слишком полезной – была слишком занята, любуясь тобой, мое сокровище.

Я впервые видела твое лицо – несколько секунд в день твоего появления на свет не в счет.

Ты широко открытыми глазами смотрела в пустоту, чуть приоткрыв ротик, и не шевелилась. Наверное, наслаждалась чувством свободы.

Нос у тебя оказался курносый, как у папы, губы тонкие – мои, в остальном ты показалась мне ни на кого не похожей. Особенной. Я погладила твою теплую щечку и мысленно «засняла» любимое личико, чтобы навсегда его запомнить, машина подала голос, и Флоранс надела на тебя новую маску.

Я все еще витала в облаках, и тут она подрезала мне крылья.

– Слышала, вы завтра выписываетесь…

Я знала, что когда-нибудь это случится. Вчера акушерка сообщила: «Шов выглядит отлично, вы не бледная, не анемичная, свободных родительских палат мало, а пациенток много… Не расстраивайтесь, пользуйтесь моментом – мало кому из молодых родителей удается спокойно высыпаться по ночам!»

Я с трудом поборола желание выбить ей пару зубов.

Не хочу выписываться. Ты и сейчас далеко от меня, этажом выше, а наш дом вообще на краю света.

Мы оставались с тобой до трех часов ночи, не имея сил расстаться, и ушли, только почувствовав, что засыпаем сидя.

У меня двоилось в глазах, твой папа то и дело спотыкался. Когда мы наконец в последний раз вошли в нашу комнату, я рухнула на свою неудобную кровать, подумав: «Без тебя я обойдусь…» – и, погружаясь в полудрему, услышала рыдания твоего отца.

10:33

Ку-ку, мои милые, это мама! Только что отправила вам посылку, открывайте сразу, как получите. Обнимаю. Мама

Шарлин 10:45

Привет, мамуль! Поклянись, что в коробке не животное.

Тома

Если там папино ухо, я бы предпочел правое.

11:50

Не знаю, кто вас воспитывал, но он провалил все дело. Целую. Мама

Я рада, что выходные заканчиваются. Скука вот-вот возьмет надо мной верх.

Я разморозила холодильник, надраила сортир и ванную, пропылесосила лежавший у входной двери коврик, начала читать три романа, бросила их читать, посмотрела два отвратительных фильма по телевизору, вымыла Эдуара и передвинула мебель в своей комнате.

И вот, в девять вечера, в воскресенье, я лежу на диване, смотрю в потолок и думаю, чем заполнить жизнь.

Вот ведь ирония судьбы – последние двадцать три года я только и делала, что пыталась изыскать время для себя.

Не сосчитать случаев, когда я искала предлог, чтобы не играть в «Монополию» с Шарлин или в «1000 вех» [20] «1000 вех» – игра, в которой используются специальные карточки на тему автомобильных гонок в первые годы их существования. Игра была изобретена в 1954 году Эдмоном Дюжарденом, издателем оборудования для автошкол, а иллюстрирована Джозефом Ле Калленнеком. с Тома. Не счесть вечеров, когда я слушала их истории вполуха и мысленно торопила рассказчика. А уж как часто я раздражалась на очередной отчаянный зов «ма-ма!».

Сегодня вечером я бы многое отдала за то, чтобы «сторговать» особняк на авеню Фош.

Пусть мне вернут бессонные ночи, срыгивание, колики, вопли, размазанную по стене помаду, расцарапанный острым камешком капот машины, рвоту на шее, ночные кошмары, безумные забеги по коридору приемного отделения «Скорой помощи», утопленный в унитазе телефон, волосы, обрезанные собственноручно тупыми ножницами, ссоры между братом и сестрой, катание на лыжах с лестницы, оставление после уроков за «ужасное поведение», плохие отметки, гастроэнтериты, сигареты под матрасом, злобное хлопанье дверью, первое сердечное огорчение. Хочу снова обрести все эти тяжелые моменты, ставшие сладостными только утонув в недрах памяти.

Эдуар лижет мне руку. Я отпихиваю его, встаю, подсаживаюсь к включенному компьютеру, беру мышку. Перед самым переездом Тома создал мне аккаунт на «Фейсбуке», хотя я не видела в этом смысла, но теперь пора поинтересоваться, что происходит с моими детьми… без их ведома. Узнаю́, что Шарлин встречалась с бабушкой и дедушкой Гарри в их коттедже, а сын выпил в пабе пинту пива. Пишу комментарии: «Рулит тот, кто не пьет».

Добавляю десяток подмигивающих смайликов, благословляя их изобретателя: он позволяет мне сойти за шутницу, ведь на самом деле я несносная мамаша.

В этот момент на странице Тома появляется комментарий: «Похоже, ты отлично приспособился к Парижу! Наслаждайся, здоровяк. Целую. Папа».

Я не знала, что мой бывший муж тоже обитает на «Фейсбуке», а теперь – нате вам, его коммент под моим, мы никогда не были ближе после развода, случившегося десять лет назад. Сглатываю ком в горле.

Нужно выйти из соцсети и закончить вечер, как было запланировано, но это сильнее меня. Кликаю по фотографии, появляется его профиль, и по экрану разливается чужое счастье. В Лондоне с Шарлин и Гарри, на Сейшелах с Матильдой, на лыжах с друзьями, на диване с прижавшимися к нему близнецами-шестилетками. Судорожно листаю фотографии, читаю комментарии его близких – когда-то они были и моими! – и собственная жизнь кажется все более незначительной.

Я переживаю то, чего всегда страшилась. Я – одна. Дети уехали, родители умерли, лучшая подруга Мюриэль живет в Лос-Анджелесе. Остальных легко пересчитать по пальцам: Лейла, молодая мать, заваленная делами по дому, Софи, разъезжающая с семьей по миру, и Фредерик, занятый делами своего предприятия. Чтобы не потеряться, мы дали друг другу обещание, которое всегда соблюдаем: раз в год, в один и тот же день, мы встречаемся и проводим время вместе. Когда-то я считала, что друзей у меня больше, но некоторым пришлось выбирать «лагерь» после нашего развода. И приняли они, увы, не мою сторону…

Я никогда не страдала от одиночества, дочь и сын занимали все мое время! Я не желала слушать тех, кто утверждал, что дети всего лишь одна сторона нашего существования, что нельзя жить только ради них, иначе окажешься в пустом гнезде. «Со мной такого не будет! – думала я. – Шарлин и Тома слишком близки со мной, чтобы улететь далеко. Они останутся в Бордо, мы будем часто видеться, даже если разъедемся. Мы живем в большом городе, здесь много отличных учебных заведений, работу найти нетрудно». После развода я не поселилась с семьей в Биаррице, город показался мне напыщенным и самонадеянным.