Вера Колочкова - Темное время души

Да, он такой. Необычный. Умница и пьяница. Стареющий, но красивый и неухоженный бородатый мужик. Да, да, так бывает! Чтобы красота и неухоженность каким-то чудным образом сочетались. А еще он талантливый художник, известный в богемных кругах как Веня Ляховский. И черт его знает почему, но она многое ему позволяла, в том числе и насмешливые высказывания о своей внешности. Вот кому понравится, когда об этой самой внешности говорят в слегка уничижительной тональности? Никому не понравится. А ей странным образом нравилось… Хоть она и возмущалась приличия ради.

– Твое лицо, Леська, именно волосы и делают значительным, – говорил он, улыбаясь в бороду и разглядывая ее влажными выпуклыми глазами. – Потому что лицо твое, если убрать волосы, совсем уж никаковское получается. Глазки у тебя близко посажены и круглые, как у рыбки, носик неровный, рот совсем маленький: ложка не пролезет. Кожа лица тонкая и бледная, будто ее макнули в серую краску…

– Ну уж! Тебя послушать, так я совсем уродиной выгляжу! И вообще… Я к тебе портретом на холст не навязываюсь и в натурщицы не напрашиваюсь! Если бы даже об этом просил, ни за что бы не согласилась!

– Да ты не обижайся, Леська, что ты… До конца не дослушала, а обижаешься! Я ведь что хотел сказать… Я хотел сказать, что именно некрасивости эти, в одном месте так удачно совмещенные, тебя красавицей и делают… Притягивают магнитом странного какого-то обаяния, идущего, как и все самое интересное в природе, от противного… Парадокс, да и только!

Она делала сердитое лицо, недовольно пожимала плечиком, но не обижалась. А чего обижаться? Он же художник… Личность неординарная, богемная, и взгляд у него на все тоже такой… Неординарный. Развлекает ее как-то – и слава богу… И даже, как ей казалось, приглашает в свой мир, в котором все не так, как в привычной для нее жизни, все по-другому…

Иногда она задавалась трудным для себя вопросом: кто он для нее вообще? Как-то не хотелось привязывать к Веничке это пошлое слово – любовник… Да оно и само по себе не привязывалось, потому что все страсти меж ними случились в первые месяцы их связи, а потом эта связь переросла уже во что-то другое. В духовное, что ли? В дружеское? Возможно, и так… По крайней мере, она могла ему все про себя рассказать. Про то, как заскучала вдруг, пребывая в своей вполне благополучной семейной жизни, как накатывает ни с того ни с сего такая тоска, что хоть умри…

– Ну вот почему так происходит, а, Веничка? Ведь все же у меня хорошо… И замуж вроде за своего Лешика по любви вышла, и дочку от него родила, и живем в хорошей квартире, которая Лешику от бабушки с дедом досталась, места всем хватает! Ипотекой не маемся, последнюю корочку хлеба по бедности не догрызаем…

– Может, это как раз и плохо, что не маетесь да не догрызаете… – грустно вздохнул Веничка, глядя куда-то в сторону. – Плохо, что трудностей у вас нет. Должны они быть, трудности-то, обязательно быть должны!

– Да ну… Что ты такое говоришь?

– А то и говорю… Преодоление трудностей – это и есть жизнь, Леська. Нормальная счастливая жизнь. Взросление двух неразвитых юных душенек, которые образовали ячейку общества. А без этого они так и остаются детскими, душеньки-то. И маяться начинают…

– Но ведь Лешик, мой муж, вовсе не мается! Он всем доволен! Он никогда никакой тоски не испытывает, живет и живет!

– Значит, у него душа сама по себе взрослая и жизнь с благодарностью принимает. А у тебя душа детская, неразвитая. Эгоистичная и капризная. Ей взрослеть надо, а она на месте стоит… Оттого и мается. Ей двигаться дальше надо, развиваться, а то и вовсе заматереть мудрой силой…

– Да все с моей душой нормально, не придумывай!

– Так это не я придумываю, это ты на тоску жалуешься. Я тебе объяснить пытаюсь, почему природой так устроено, понимаешь? Чтобы душа все время в движении была. То есть в определенном движении, в правильном, по спирали и вверх, вверх! И не дай бог, если она сама по себе рванет вперед без оглядки, да не туда, куда надо, да вместо взросления в другие дебри забрести сподобится! Или, того хуже, в темную яму провалится. Нет ничего страшнее для души, Леська, чем пройти через темное для нее время… Не дай бог… Ты бойся этого, Леська. Бойся. Темное время души – штука весьма опасная, она там раздваивается, истончается, потом и заболеть может. Слышишь меня, Леська?

– Слышу. Но все равно не очень понимаю, какое это ко мне имеет отношение. И с чего ты взял, что душа у меня не взрослая? Ты что, заглядывал в нее, что ли?

– Нет. Не заглядывал. Просто я художник, я людей по-другому вижу. И пространство вокруг них тоже по-другому вижу. И весь мир… И вообще, шла бы ты домой, Леська, твой Лешик тебя заждался уже, наверное. И мне работать надо.

– Ой, да пожалуйста… Подумаешь…

– Не обижайся. Просто каждый должен заниматься своим делом, вот и все. И душой своей только ты должна заниматься, никакой добрый дядя не придет и не поможет ей повзрослеть. Только ты сама…

– Хм… А если я не могу? Вот не могу я сама справиться, плохо мне! И что тогда? Пусть моя душа попадает в это темное время, да?

– Значит, пусть попадает. Значит, когда-нибудь из него выберется, такой у нее трудный путь. Все в твоих руках, Леська. Это твоя жизнь. Я только предостеречь могу, а дальше… Дальше – сама. Такова жизнь, ничего не поделаешь. Я ведь не смогу за тебя ее прожить, даже если бы захотел…

Она ушла тогда, обидевшись. И уже месяц не появлялась в студии у Венички. Как он и говорил – жила своей жизнью, благополучно семейной. И тосковала все больше, и конца этой тоске не было. И причин для нее не было, что обидно… Не принимать же за причину эти путешествия души по темным мирам, как придумал Веничка! Да мало ли что он придумает, он же художник, ему положено фантазировать!

С балкона пятого этажа снова послышался истошно тревожный голос соседки:

– Олеся! Олесенька, где ты? Покажись, я тебя не вижу!

– Да здесь я, мам… – недовольно отозвалась нимфетка в розовых лосинах, выезжая из-за угла дома. – Ну что ты кричишь на весь двор…

Леся видела, как юное создание стрельнуло глазом на группу пацанов, умостившихся на скамье в дальнем конце двора. Стыдно ей было за мать, наверное. Стыдно, что так следит за ней с балкона, тем самым умаляя ее девчачье достоинство. А мать не унималась, и до лампочки ей были дочерние подростковые переживания:

– Олеся, давай домой! Ужинать пора! Хватит, нагулялась, давай домой! Нервы мои не выдерживают, когда ты на своем велике по двору егозишь, того и гляди расшибешься! Или под машину попадешь!

– Да с чего я расшибусь-то, мам?

– А с того! Вечер уже, все на машинах домой возвращаются! Мало ли кто как паркуется… Не заметят тебя, и все!

– Ну мам…