Тилли Коул - Братья Карилло. Обретая надежду

Я задыхался от напряжения, от тяжести инструмента дрожали мышцы на руках.

Какое-то время я стоял неподвижно, глядя на мрамор. А потом вдруг подхватил заостренное долото и начал придавать камню новую форму. В мыслях возник определенный образ, и я пытался его оживить.

Я работал словно безумный. Проходили часы, а я все долбил мрамор, но, в конце концов, творение обрело форму.

Я трудился так долго, что серость неба сменилась чернотой ночи, сильный ветер бился в высокие окна студии, из которых открывался вид на залив. Мышцы болели, я чувствовал себя измотанным.

Отступив назад, я попытался оценить скульптуру. Но тут же отвернулся. Я просто не мог на нее смотреть.

Когда я вновь взглянул на нее, в глазах стояли слезы. Мной овладел обычный неконтролируемый гнев, порожденный непомерной ненавистью к самому себе.

А потом я заметил стоявшего в дверях Вина. Он смотрел с каменным выражением на старческом лице на неоконченную скульптуру.

– И давно ты здесь? – спросил я, стиснув зубы, и направился за полотенцем, лежавшим рядом с инструментами.

Я вытер лицо.

– Некоторое время, – проговорил Вин и прошаркал в комнату, опираясь на деревянную трость.

Я напрягся, когда он подошел ближе. Мне вообще не нравилось, когда кто-то рассматривал мои творения, и особенно в процессе работы. Я не выносил чужих суждений.

Нахмурившись, Вин приблизился к скульптуре и медленно обошел вокруг нее. Не обращая на него внимания, я направился за пачкой сигарет и, достав одну, зажег и сделал длинную затяжку.

Вин подошел ко мне. Я заметил, как он осматривал полупустую студию. Взгляд его зацепился за большую двуспальную кровать в дальнем углу.

– Ты часто здесь остаешься? – спросил он.

– Я работаю допоздна.

Вин кивнул, но в глазах его мелькнуло беспокойство. Я выпустил длинное облако дыма.

Я не понимал, почему это вообще кого-то волнует.

– Я знаю, что ты работаешь допоздна, Эльпи. Уже почти час ночи.

Я провел рукой по лицу. Черт, я проторчал здесь целый день.

Я медленно перевел взгляд на Вина.

– Почти час ночи?

– Да, без пятнадцати минут, – растерянно ответил он. – Я ужинал с друзьями и решил заглянуть. Просто знал, что ты не спишь. Утром мне нужно возвращаться в Нью-Йорк, и я хотел попрощаться. Там сейчас довольно много работы, так что я приеду лишь к открытию твоей выставки.

Я затушил окурок и натянул черную футболку, покрытую мраморной пылью и глиной, нацепил черные ботинки.

– Ладно. До встречи.

– Куда ты так торопишься? – спросил Вин, когда я потянулся за бумажником и ключами от «Эль Камино».

– В галерею.

– А-а. По-прежнему ходишь туда каждую ночь, – задумчиво произнес Вин, и я замер.

– Ты знал, что так и будет?

Он кивнул.

– Я разрешил тебе ночные посещения еще до того, как ты приехал. Я понимал, что ты не сможешь сдержаться. И это хорошо. Значит, тебе не так уж безразлична эта выставка, как ты пытаешься показать.

Я молчал, ощущая себя гребаным придурком. Да, она меня волновала.

– И ты хочешь проверить, как идут дела?

Я пристально взглянул на Вина. Я знал, что старый ублюдок не уймется, пока я не заговорю.

– Я собираюсь дать скульптурам названия.

Губы Вина растянулись в самой широкой улыбке на свете.

– Эльпи! Я так рад. Названия придадут им жизни! – Он нахмурился. – Но почему сейчас? Ты же так долго отказывался.

Перед мысленным взором возникло лицо Элианы, и внутри все перевернулось. Опустив глаза, я поскреб бороду.

– Прошлой ночью я столкнулся там с куратором. Она попросила меня их назвать. Я согласился. Она оказалась… настойчивой, – я замолчал, и, когда представил ее горящее от нетерпения лицо, мне почему-то стало легче.

Взглянув на незаконченную скульптуру, установленную на гипсовом постаменте посреди студии, я вдруг понял, как назову ее…

– Ты встречался с Элианой? – Вопрос Вина вернул меня обратно в настоящее.

– Прошлой ночью.

В глазах Вина мелькнули веселые искорки, и он с трудом сдержал улыбку. Его понимающий взгляд просто вывел меня из себя.

– Что? – резко спросил я.

Вин поднял руки.

– Ничего.

Я взглянул на него, затем взял еще одну сигарету и, сунув ее в рот, протиснулся мимо Вина.

– Я пошел.

Выходя из студии, я мог бы поклясться, что услышал смех Вина.

Распахнув дверь в темную, влажную ночь, я пригнул голову, выскочил под дождь и запрыгнул в черный «Эль Камино» 1969 года выпуска. И глубоко вздохнул, когда по крыше машины забарабанил дождь. Дым от сигареты заполнил недавно обитый салон.

Взглянув в зеркало заднего вида, я вытащил ленту, которой связывал сзади длинные волосы, и распустил влажные пряди. С головы до ног меня покрывала мраморная пыль. Я покачал головой, спрашивая себя, почему вообще волнуюсь о том, как выгляжу.

Конечно же, я знал причину. Ростом примерно пять футов шесть дюймов, с чертовски привлекательным телом, длинными темно-каштановыми волосами, спадавшими до середины спины, и самыми огромными испанскими глазами, что я когда-либо видел. Да, именно из-за нее я волновался о своей внешности. Из-за горячей женщины, имевшей дело с моими скульптурами.

Зажав сигарету во рту, я уставился на свое отражение.

«Иди и сделай это, Акс. И оставь цыпочку в покое. Назови скульптуры. Немного расскажи о каждой, чтобы хватило для информационных табличек. А потом уходи и не возвращайся».

Войдя через служебный вход, я кивнул ночному охраннику, как всегда сидевшему за стойкой. Парень склонил голову, лишь бы не встречаться со мной взглядом. Он меня жутко боялся. Не удивительно; большинство людей реагировали так же. Да почти все, кроме Вина и, возможно, Элианы. Вин и сам был немного не в своем уме. А Элиана? Да черт ее знает.

Я заметил, что черные шторы задернуты, а потом услышал доносившуюся изнутри какую-то испанскую поп-музыку.

Я сделал глубокий вдох, молясь, чтобы в пачке осталась еще хоть одна сигарета, которая позволила бы успокоиться, отдернул шторы и шагнул в галерею. С прошлой ночи она сильно изменилась. Исчезли все деревянные ящики и упаковки от скульптур. Остались лишь сами творения и приспособления для их установки. Вокруг каждой работы на полу были разбросаны рукописные заметки.

Услышав фальшивое пение из глубины комнаты, я направился на зверский звук. И, завернув за угол, заметил Элиану Лусию в свободной белой рубашке, обтягивающих черных леггинсах и розовых ботинках «Док Мартенс»; темные волосы она завязала в беспорядочный узел на макушке.

Я глаз не мог от нее отвести.

Но меня очаровал не ее наряд, и даже не внешность. Держа кисть в руке, она рисовала белой краской на задней стене нечто, по форме напоминавшее горшки и, покачивая бедрами, фальшиво напевала на безупречном испанском: