Екатерина Вайсфельд - Май

– Пойдём выйдем.

Май вздрогнул, оторвавшись от своих мыслей и от вида лестницы, по которой только что спустилась Юлия.

Они прошли один пролёт и остановились на площадке между третьим и четвёртым этажом. Сашу всего трясло, казалось, ему было тяжело говорить и дышать. Он цедил слова сквозь бледные губы и серьёзными серыми глазами смотрел на друга:

– Это правда?

– Что? – спросил удивлённый Май. Он был уже спокоен и трезв.

Саша с шумом вдыхал воздух, перебарывая внутри какое-то страшное и давящее на его грудь чувство.

– Что ты с Тайкой целовался ща? – еле выговорил он.

Май секунду помедлил.

– Извини, я, по ходу, пьян был.

При этих словах Сашу ещё больше стало крутить. Он задёргался, превозмогая душевную боль, ещё сильнее сжимая губы.

– Сука! Ты же мне друг!

– Прости, оно как-то само вышло. Я бы никогда по трезвому так не сделал, но она сама меня потянула пройтись…

– Лучше заткнись! – тяжело дыша, сказал Саша. – Иначе я тебе рожу ща прям здесь расквашу, клянусь! Был бы не ты, а кто-то другой, он бы здесь уже не стоял, но так… Ты, сука, мне больше не друг, понимаешь? – Саша снова корчился от внутренней боли, словно она была физической. Его ломало, крутило.

Май не знал, как ему поступить. Хотел уйти, но почувствовал, что это будет ещё более гадким поступком. Что-то говорить было глупо, все его слова звучали бы нелепо, да и в чём он может оправдаться, если виноват? И он просто стоял, глядя на душевные терзания друга. Если бы Саша его ударил сейчас, он бы стерпел, не ответил, это даже было бы лучшим выходом для обоих. Принести в жертву свою гордыню, чтобы искупить вину.

– Что мне сделать, Сань? – наконец спросил он.

– Просто свали, – процедил Саша тихим голосом.

Май ушёл. И, спускаясь к выходу, с каждой ступенькой ощущал, как освобождается от тяжкого груза вины. Становилось всё легче и легче. Выйдя на морозный воздух вечернего города, он почувствовал полное освобождение. Было трудно стоять там, перед чужой болью, а тут, в одиночестве, когда оглядываешь широкий мир, чужие чувства уже не трогают так сильно.

Он пошёл домой в глубоком раздумье. Почему ему не больно? Он потерял друга, а у него даже нет сожаления. Но всё это вскрылось позже, когда он зашёл в свою комнату, когда сел за гитару. Тогда все чувства прорвались через струны, через нервные, непослушные движения бегающих по грифу пальцев. Он сочинял песню о потерянной дружбе, где представил себя предателем, глядя на которого, на уста рвётся только одна фраза: «Да пошёл ты!»

«Смотря в твои глаза, я вижу гадкую натуру лжеца, ты держишь палец у рта, как невинное дитя. Пошёл ты к чёрту!» – записывал Май в тетрадь. Слова вылились в текст, а музыка лишь заполняла его, оживляла. За вечер он написал свою первую практически полноценную вещь, которая показала ему, что он способен творить сам, лишь ориентируясь на внутреннее чутьё. Засыпал он удовлетворённым, где-то даже гордился собой, высоко оценивая то, что наклепал. Но утром, вернувшись к своему произведению с чистой, отдохнувшей головой, признал, что ожидал от себя лучшего.

В понедельник молодой человек встретил Таю. Её лицо светилось, особенно глаза. Они были наполнены непривычной для её образа нежностью. Она подошла к нему с тёплой улыбкой, немного смущённая новым чувством искренней влюблённости, родившимся в её сердце за последние дни. Было удивительно, как всего один обманчивый поцелуй, подаривший ей победу, обернулся для неё чем-то глубинным. Она не видела Мая с пятницы, и у неё было целых два дня, чтобы подогреть в себе это чувство, посмаковать его и убедить себя, что теперь-то всё будет иначе. Она была уверена, что у них начнутся отношения. Но Май даже не улыбнулся.

– Привет, – тихо и нерешительно ответил он на её приветствие.

– Ты сегодня снова серьёзный? – весело спросила девушка.

– Серьёзный… – ответил он и на несколько секунд замолчал.

Тая ещё несколько раз попыталась его разговорить, но молодой человек отводил глаза, всем видом показывая, что ему неинтересно и он был бы рад закончить беседу.

Тая почувствовала обиду, и в ту же секунду её романтическое настроение улетучилось. Она поняла, с чем связана перемена.

– Ты, типа, больше не хочешь со мной общаться?

Май на секунду поднял на неё тяжёлый взгляд, решая, сказать правду или отмолчаться. Ясно осознавая, что дружбы уже не может быть.

– Извини, но я не хочу.

– Класс! Охренеть! – произнесла Тая дрогнувшими губами и, резко отвернувшись, пошла прочь.

Но невысказанные слова и уязвлённая гордость жгли её. Она решила подкараулить его после школы, чтобы выяснить отношения.

– Май! – крикнула она ему, когда молодой человек спустился с крыльца.

Он мрачно посмотрел на девушку и, засунув руки в карманы джинсов, остался ждать, когда она подойдёт.

– Мы не договорили, – обиженным голосом, растягивая слова произнесла она. – Знаешь, что про тебя говорят?

– Мне всё равно, – ответил он.

– Что ты высокомерный придурок.

– Только не делай сейчас хуже. Я нормально к тебе отношусь, мы просто не можем больше общаться.

– Это почему? Из-за Сашки? Из-за того поцелуя? Типа, ты пьяный был?

– Тая… Просто я не хочу, пойми, – спокойно проговорил он.

– А я хочу знать.

– Да, из-за этого и не только.

Она смотрела на него, горько улыбаясь.

– А что «не только»? – уже тише спросила она.

– Ты сейчас делаешь только хуже.

– Я хочу знать, – повторила она, снова растягивая слова.

– Моё сердце занято, – сказал Май и тут же пожалел об этом, почувствовав ущербность этих слов.

До него только сейчас дошёл смысл его любви. Однобокой, фантазийной, лишённой тела и хоть какого-то развития. Тем более надежды. Он горько ухмыльнулся. Перед ним стояла девушка – симпатичная, уже свободная, заинтересованная в нём, возможно влюблённая, с которой он мог бы иметь отношения. Нормальные отношения, с прогулками за руку, с физической близостью. Он был близок к этому, тем более сейчас, когда друга всё равно потерял. В нём заклокотала злость.

– Класс! – выцедила из себя Тая и пошла прочь.

– Извини, – отозвался молодой человек и тоже пошёл по привычному маршруту в сторону набережной.

Ему страшно захотелось остаться одному.

Тем же вечером Тая передразнивала своего обидчика, стоя перед подругой с гордо поднятой головой, показывая этим жестом свою неуязвимость.

– «Моё сердце занято»! – кривляясь, уже в третий раз повторяла она въевшуюся в её хорошенькую голову фразу. В её кривлянии выражалась вся её взбалмошная натура. В эти моменты лицо девушки дурнело и искажалось злобой.

И подружки снова захохотали со свойственной для молодости жестокостью, особенно остро проявляющейся, когда задето собственное тщеславие.