Галина Маркус - Цвета индиго

На несколько минут куори скрылся из глаз, однако Кетл продолжал внутренним взглядом видеть пилота. Несколько умопомрачительных для такого суденышка виражей – и… кораблик, миновав пики, появился снова, поднырнул, вновь пропал из глаз и тут же поднялся вверх. Итак, у него получилось. Некто проникнул в убежище, куда не попадал еще ни один землянин. И теперь он спускается вниз, на узкую площадку между двумя горными коронами, куда смотрел сейчас с высоты птичьего полета Кетл.

Он очнулся. Ему во что бы то ни стало надо попасть туда прежде, чем кто-либо что-то поймет. Кетл знал: последствия его действий могли быть ужасными. Что, если он ошибается? Вдруг такой цвет у землян означает нечто иное? Или они научились обманывать зрение? Старатели убивали разумных без колебаний, а потом… Что еще может ему здесь понадобиться?

Кетл круто развернулся на месте и бросился к своему куори. Через несколько минут он уже был внизу.

Но еще до того, как открылись двери маленького грязного суденышка, до того, как Кетл наложил на прибывшего слепоту, он уже знал, что не ошибся. Да и как он мог ошибиться? Землянин, разом лишившийся зрения, растерянно замер на пороге своего корабля. Он был на самом деле индиго – хоть и не чисто индиго, но индиго в очень большой степени. И еще Кетл уже знал, что это не землянин. А землянка.

***

Как часто какая-то мелочь, неумение отказать или другие, никчемные и пустые соображения, заводят нас столь далеко! Вот, казалось бы, чего проще: не отвечай на звонок, ты же спешила домой, отдохнуть и выспаться после тяжелого дня. Но ты ответила, и этот невинный поступок привел тебя – и куда же? На другую планету. В страшные и странные горы – к чуждому и, возможно, враждебному разуму.

Едва она успела спрыгнуть со ступеньки селиплана, если можно назвать так это корыто, как свет в ее глазах померк, и она оказалась в черном туннеле. Пора было испугаться, но страх почему-то не пришел. Слепота, накрывшая ее в один миг, оказалась не полной. Проблески света в ней меняли оттенки и направления, как лучи рекламы торгового центра. Однажды – в ее раннем детстве, случилась техногенная катастрофа, и в городе, в котором она родилась, полностью отключились все источники света. Тогда было очень жутко. Но сейчас один источник остался. Очень странный источник – свет «подавался» откуда-то изнутри, Патрисия будто сама его генерировала, словно включила внутренний фонарик. Надо же, а она и не знала, что так умеет… Впрочем, она многого, как оказалось, о себе не знала.

Так с чего же все началось? Позвонил старый приятель по их выпуску – они иногда встречались по университетским делам. Патрисия изучала языки на факультете межпланетной интеграции, считая себя скорее ученым, чем практиком, а в итоге все вылилось в преподавание лингводинамики в начальной школе. Зато примерно раз в два-три года она получала особый грант и могла вернуться к научной работе.

Конечно, после открытия Лезгинского многие бросились в эту тему. Автоперевод, чуть не убивший столетье назад лингводинамику, выходил из моды. На Земле он был и вовсе не нужен: все и так с детства говорили на одном из трех языков-посредников так же хорошо, как и на родных наречиях. Автоперевод, конечно, использовали для межпланетной связи, но только в начале контакта. С некоторыми языками он справлялся, мягко говоря, плохо. А главное, до людей, наконец, дошло, что они многое теряют в понимании культуры и традиций других цивилизаций. Учить инопланетные языки снова стало популярным.

Открытие Лезгинского помогало освоить на разговорном уровне до пятнадцати языков даже не самым одаренным студентам, а уж дети схватывали все налету. Но задача Патрисии была иной. Прежде чем создать эффективную систему обучения, да и заложить основы, а потом и тонкости, в тот же автопереводчик, кто-то должен был постичь глубинные основы языка. К этому и привлекали самых способных выпускников.

Язык Илии сперва очень долго находился в стадии освоения. Патрисия илинит не преподавала, а пока только изучала сама, получив специальный грант. Конкурс открыли лишь спустя четыре года после высадки землян на планету. Выиграть его оказалось несложно – конкурентов у нее не нашлось, никто активно илинитом не занимался. Видимо, тема зависла в планах научного руководства, а институту полагалось отработать выделенные средства. А так все удивлялись, зачем этот грант вообще: кому нужен язык планеты, на которой скоро не останется аборигенов?

Патрисия не обращала внимание на усмешки. Она любила процесс, и ни за что бы не отказалась от нового неизвестного языка. Тем более что все остальные конкурсы она в этом году, так получилось, упустила. А может, она просто услышала это слово: Илия. Ведь не проходило ни дня, чтобы она кое о ком не вспоминала…

Однако, как только Пат начала заниматься илинитом, она сразу же, следуя собственным правилам о чистоте научного эксперимента, отключилась от любых новостей с планеты. Она знала только, что война закончилась, и, кажется, сопротивление подавлено. Правительство вещало, что илянам были предложены самые гуманные условия, но те не захотели, как другие, покориться сильнейшему, а значит, сами выбрали свою судьбу. Вселенная постепенно превращалась в колонии крупных планет, в которых растворялись и теряли свою уникальность небольшие и малообитаемые миры. Впрочем, кто-то из местного населения, вероятно, начал сотрудничать – иначе откуда поступали данные по языку?

Патрисии все это, собственно, не касалось. Она давно постановила, что в чужом языке ее интересует только язык, и ничего больше. История, традиции – все это важно для его понимания, но на первом этапе должно быть лишь голое слово. Это был ее собственный метод: идти от сл о ва, а не наоборот. Она не желала знать, на какой стадии развития находится их цивилизация – обо всем этом должен был рассказать ей язык. А вот потом уже можно будет отследить, как влияла история на изменения в речи. Многие называли эту позицию антинаучной, но руководитель кафедры всегда Пат поддерживал. Он тоже считал, что язык может рассказать о разумном очень многое, если не все. «Сначала было Слово», – повторял он, употребляя, видимо, древнюю поговорку – Пат слышала ее еще от бабушки. Патрисия усердно трудилась. Она смотрела цифровые выкладки по грамматике и структуре, слушала записи живой речи и отдельных слов (почему-то всегда звучал только женский голос), в общем, проделывала обычную работу.

Однако, начав корпеть над илинитом, она почти сразу оказалась в тупике. Похоже, открытие Лезгинского об общей основе всех, даже самых уникальных языков, здесь не работало. Точнее, работало, но не до конца справлялось с задачей. В илините жило что-то такое, что не было типичным ни для одного языка Вселенной. И дело вовсе не в налете высокопарности, вычурности оборотов и немного наивной образности. Патрисии мерещилось в нем то, что невозможно объяснить словами, только почувствовать. Если даже язык – всего лишь отражение, то она не находила того, что он отражал, ни в одной другой культуре.