Ильза Мэдден-Миллз - Не мой Ромео

Я судорожно ловлю воздух широко разинутым ртом. Перед моим лицом пляшут черные пятна.

– Отпусти его! – кричит у него за спиной мать, но он не соизволит обернуться, знай маслянисто лыбится и сжимает у меня на горле пальцы. Я задыхаюсь, царапаю ногтями ветхую стену.

– Он дерзит мне, Евгения. Пора преподать твоему щенку урок. Ему будет полезно. Сосунок действует мне на нервы.

У меня уже закатываются глаза. Напоследок я нахожу взглядом мать. Настал мой час. Наверное, я всегда знал, что этим кончится. Харви надоело, что я путаюсь у него под ногами, зачем ему кормить лишний рот? Мать не может от него уйти. Сколько он ни разбивал ей лицо в кровь, сколько ни ломал ребра – не может. Знай лупит меня ремнем – а она никуда не денется.

Мать тем временем исчезает в спальне и бегом возвращается.

– Отпусти, его, Харви, не то я тебя пристрелю!

Его лапища падает, я сползаю на вытертый ковер, снова дышу, мой взгляд прикован к матери, к ее трясущимся рукам, сжимающим карабин.

«Застрели его! Стреляй!» – мысленно кричу я.

Он наступает на нее, наползает, его хладнокровие пугает меня больше, чем любые побои.

– Мама… – хриплю я.

Он озирается на меня, опрокидывает мать на пол, отнимает у нее карабин и всаживает в нее две пули. Потом целится в меня…

СТОП.

Я судорожно тру лицо, потом хватаю телефон – проверяю, который час. Пять утра. На попытку снова уснуть уже нет времени. Да и бессмысленно пытаться – ничего не выйдет. Этот сон запускает в меня когти, растрясает, толкает в тот ад, в котором я рос. Уже двадцать восемь лет от роду, а эта мерзость по-прежнему меня не отпускает, в точности как приставшая к подметке грязная жвачка.

До моего слуха долетает нежный храп, я вздрагиваю, спрыгиваю с кровати, с трудом удерживаюсь на ногах. В моей постели спит девушка. Я вглядываюсь в очертания ее фигуры под тонким белым одеялом, она крепко спит, подтянув колени к груди. По подушке рассыпались золотисто-рыжие волосы, розовые губки разомкнулись при дыхании. Я любуюсь нежным контуром ее скул, изящным разлетом каштановых бровей. Часть меня готова улечься, прижаться к ней, разбудить ее так, как она заслуживает, но мысленно я не здесь, не с ней. Когда меня настигает этот кошмар, я должен проживать его в одиночестве.

К тому же денек ожидается еще тот. Лучше подготовиться к нему заранее.

Стараясь не шуметь, я закрываюсь в ванной и смотрю на свое отражение в зеркале. Под красными глазами угрюмые тени – похудел после Суперкубка на несколько фунтов. Мне бы тренироваться перед летними сборами, но где там!

Меня ждет спортзал, но я все равно встаю под душ, чтобы смыть с себя ошметки кошмара, изгнать его из головы. Спина саднит, я пытаюсь разглядеть в зеркале длинные царапины поверх татуировки – желто-черного тигра – и не могу удержаться от смеха. Вчера она блестяще очистила мою голову от залежавшегося мусора. Вспоминаю, как дерзко она стояла передо мной, как потом пылала, как изгибалась, какой вопль исторгала ее глотка, когда она кончала в первый раз от моего языка, вцепившись мне в волосы, подсказывая мне, чего ей хочется…

Вот, пожалуйста, снова эрекция.

Не буду обращать на это внимание.

Стоит ей узнать, кто я на самом деле, – и она, наверное, поступит так же, как все остальные…

Там видно будет. Лучше не предвосхищать события.

После душа я на цыпочках возвращаюсь в темную спальню и, двигаясь с максимально доступной мне прытью, натягиваю костюм для тренировок, обуваюсь. Заглянув в кухню, я забираю документ с ее подписью и не глядя сую его в спортивную сумку.

На полу кухни что-то поблескивает. Я останавливаюсь. Рядом с кухонным островком остались лежать трусики, которые она сняла ночью. У меня распирает голову от воспоминаний о ней. Я инстинктивно нагибаюсь, подбираю трусики, прячу в карман. На столе лежит блок стикеров: я быстро пишу несколько слов и оставляю записку у нее на подушке. Она заслуживает правды.

Я выхожу из пентхауса. В кабине лифта меня ждет Куинн, гора мышц 21 года от роду. Он – один из бывших приемных детей Люси, я нанял его несколько месяцев назад, чтобы он был всегда рядом. Меня не устраивает, если кому-то еще станет известно, где я периодически провожу время. Моя квартира всего в квартале отсюда, но я помешан на безопасности. Я позвонил ему накануне вечером и сказал, что поеду в пентхаус. И вот он здесь. Он, конечно, никакой не охранник, зато круто выглядит. Когда Люси что-нибудь требуется, я готов перевернуть небо и землю, лишь бы она была довольна.

– Доброе утро, сэр. Стадион?

Я киваю.

– Брось ты обращаться ко мне «сэр», Куинн! – У меня уже язык отнимается повторять ему это каждый раз, когда он ко мне обращается.

– Сейчас я вызову вам машину, сэр. Или мне самому вас отвезти?

Я отмахиваюсь:

– Сам поведу.

Куинн выглядит разочарованным. Ясное дело, скучно всю ночь стоять, хотя вид у него все равно свежий. Не иначе, дремал в огромном кожаном кресле рядом с лифтом. Я указываю кивком на закрытую дверь пентхауса:

– Позаботься, чтобы уборщица сегодня не приходила. Позвони и распорядись.

Он позволяет себе ухмылку.

– Приятный вечер?

Я хмурюсь.

– Мы не обсуждаем мою личную жизнь. Никого, кроме меня, не касается, кто сюда входит и кто выходит. – Я выдерживаю паузу. – Хотя… Извинись перед ней от моего имени, лады?

Он странно на меня смотрит, потом спохватывается и чинно кивает:

– Разумеется, сэр.

– Куинн! Сколько можно повторять? Джек! Нас с тобой вырастила одна и та же женщина. Мы без пяти минут братья.

На самом деле это не так. Он появился у Люси уже после того, как я покинул ее дом и поступил в колледж. Просто иногда жуть как хочется иметь брата.

Он кивает:

– Простите, сэр. Джек. Просто я очень признателен вам за работу. Мало кому хочется нанимать отсидевших.

Люси подробно рассказывала мне о его пьяной драке с другим студентом колледжа, оказавшимся, на беду, сенаторским сынком. Тот угодил в больницу с переломами руки и ребер. Куинна посадили на полгода – суровый приговор для парня, делающего первые шаги в жизни. Как я погляжу, он очень вежливый, отлично выполняет поручения и отпугивает кого следует своим видом. Я привык слушаться своей интуиции. В случае с Куинном интуиция мне подсказывает, что он славный паренек.

– Хватит об этом вспоминать. То, как ты живешь теперь, гораздо важнее.

Он пыхтит.

– Это была самооборона, сэр. Джек. Он сам виноват. Я долго крепился, а потом не выдержал и… Пресса слишком все раздула.

– Не обязательно все это мне объяснять. Мне самому случается срываться.

Взять хотя бы драку прямо на поле в конце сезона: меня схватили за шлем, я грохнулся и повредил плечо. Не я затеял ту драку, но считается, что я.