Виктор Вассбар - С мыслью о…

– Это сколько же можно съесть? – думал я, прикидывая в уме. – Килограмм мяса на базаре два девяноста. Значит, около тридцати пяти килограммов. За одну трапезу крокодил может съесть около 23% от собственного веса. А Вася? В нём килограмм 150, значит, 150 разделить на сто и умножить на 23, получается… 34 с половиной. Точно в крокодилью норму входит. Это, значит, Вася из породы динозавров. – Окончив подсчёт, я представил, как Вася, держа в руках огромный кусок сырого мяса, рвёт его своими металлическими зубами.

А Вася, умиленно жмурясь, продолжал рассказ.

– Выпил я тоже хорошо. Точно не помню, но полведра пива это как пить дать, ну, и водки, само собой, бутылки две. Там ещё было вино, только не помню, пил его или не пил, – некоторое молчание, – пил, конечно! Гусь вообще обалденный! Мне сразу положили спинку с картошечкой в маслице, к ней мы, естественно, ещё по бокалу и всё… как домой шёл не помню. Проснулся, посмотрел на себя в зеркало, лицо чистое, значит дошёл нормально, не падал. Да и где падать-то? если был у соседа по площадке. Моя ничё… молчит, не ругает, значит, точно, подумал, всё чин-чинарём.

Вася замолк, через пару секунд тяжело вздохнул и сказал:

– Хороший стол был, почаще бы таких.

– А соседка? – Проговорил Николай Павлович Гудзь.

– Соседка?! – заморгал глазами Вася. – Что соседка?

– Как что! Ты же у нас парень весёлый. Отплясывал, верно, с ней! – ухмыльнулся Николай Павлович, окинув взглядом необъятный Васин живот.

– Я чё… на танцы пришёл что ли? Моё дело исть и пить, вот что! Понял!

– Понять-то я понял. Только вот соседка опять же… Обиделась она на тебя, Вася, больше не пригласит на день рождения, – не унимался Гудзь.

– Хе-хе-хе! – ухмыльнулся Вася и победно посмотрел на товарища. – Не впервой уже. Пять раз у ней праздновал, этот шестой был.

– Ну-у-у, Вася, ты, верно, соседке шибко люб, коли шесть раз только на тебя одного сто рублей потратила, и даже гуся не пожалела. Он, верно, рублей на 25 вытянул.

– Поболе! Гусь-то он что, он пять рублей кг, а в том было кг семь, а то и боле.

Блок экстракции и ректификации подал звуковой сигнал. Вася подошёл к технологическому щиту, покрутил какой-то прибор и пошёл на выход из операторской. На ходу бросил:

– После работы ко мне, мужики. Моя уехала в деревню. Гульнём!

– Что это он такой щедрый? – посмотрев на товарищей по смене, проговорил Александр Перелётов, устроившийся на работу в объединение полгода назад.

– Не раскатывай губу, Санёк, – ответил Николай Павлович. – Ключкин не расщедрится. Самим придётся покупать и водку и закусь.

– Это поня-я-я-тно, – протянул Перелётов. – Я не об этом. Он что… всегда так праздник свободы от жены отмечает?

Николай Павлович хмыкнул:

– В отпуске он с завтрашнего дня, вот и решил на халяву гульнуть. Сам-то булку хлеба выставит… ну, и рубля полтора в общий котёл даст. Сам-то пойдёшь, Санёк?

– Мне нельзя, – ответил Александр.

– Что так? – удивился старший оператор Аркадий Павлович Воронцов.

– Меру не знаю!

– В еде что ли? Как Вася?

– Нет, я ем мало, в водке меры не знаю.

– Эка удивил, – ухмыльнулся Воронцов. – Мы её знаем! – с восклицательной иронией. – Хотя… вольному – воля! Дело хозяйское, а я пойду. Если Васю хорошенько подпоить, он добрый и щедрый становится. Как-то хвастал, что у него двадцать литров клюквенной настойки в кладовке стоит. Не пробовал, говорят вкусная.

– Я тоже пойду, – проговорил Николай Гудзь. – Один хрен дома делать нечего.

– Почему так? – спросил его Александр.

– Один я, Санёк. Моя померла уж как три года. Скукотище… одному-то. Да мы с Васей-то в одном доме живём, и даже в одном подъезде, только я этажом ниже, так что далеко идти не придётся. А ты-то как, Витёк, пойдёшь? – обратился ко мне Николай Павлович.

– Жене обещал с детьми к реке съездить. Середина лета уже, а только два раза и были.

– Дети это хорошо. У меня машины нет и никогда не было, я своим детям, когда маленькие были книжки читал, сказки там разные, стишки… А сейчас и глаз не кажут. Вот такие дела, Витёк!

Утро следующего дня.

В шесть тридцать зазвонил будильник, Вася открыл опухшие за ночь глаза, уставился в одну точку в потолке, вспоминая, что было вчера, скинул с себя одеяло и тихо проговорил:

– Хорошо погулял… у Веры на дне рожденья!

Умылся и, как был в трусах и в майке, пошёл на кухню.

– Надюха! Надюха, это… – прокричал Вася и осёкся.

На столе, покрытом клеёнкой в синюю клеточку, стояли три грязных стакана, суповая тарелка с полосками зелёного лука, сиротливо свернувшимися на её пустом дне, засохшая корочка серого хлеба, пустая банка из-под рыбных консервов, яичная скорлупа, солонка и пять порожних бутылок из-под водки, – две с этикеткой «Пшеничная», три с упавшими буквами О и К в слове ВОДКА. По всему этому безбоязненно ползали жирные тараканы.

В животе у Васи заурчало и он вспомнил всё. Вспомнил, что жена уехала в деревню к своим родственникам, а он…

– В отпуске! Ну, конечно, в отпуске! Я в отпуске, а не на дне рожденья у Веры Брониславовны… – туманным взглядом осматривая стол, Вася почесал за ухом. – Позавчера. Позавчера! Конечно, позавчера! А вчера после работы с Николаем Павловичем и с Аркадием я отмечал отпуск. Мы зашли в магазин, вскладчину купили две бутылки водки, банку камбалы в томате, булку хлеба. На базарчике Аркадий купил пучок лука, Николай Палыч связку с десятком редисок. Это я по-о-омню… а потом…

Вася посмотрел в ведро для мусора, кроме тараканов, ползающих по нему, в нём ничего не было.

– Я точно помню, что была редиска. Где же ботва?

Вася вновь перевёл взгляд на стол.

– Хм! – Хмыкнул. – А почему пять бутылок? Я давал трёшку на две бутылки «Пшеничной» по 5 рублей 13 копеек.

Неожиданно у Васи помутилось в голове, он даже ухватился за столешницу, чтобы не упасть, потом бегом, насколько позволял ему огромный живот, устремился в спальню. Из кучи одежды, сваленной возле кровати, вытащил брюки, осмотрел их карманы, замер, о чём-то думая, отбросил их в сторону. Вновь нагнулся над кучей одежды, поднял пиджак. Внутренние карманы и левый накладной были пусты, из правого накладного Вася вынул три монеты, – 5 копеек, 3 копейки и 1 копейку.

Вася со стоном повалился на кровать. Кровать жалобно пискнула, чем вырвала из губ Васи поток брани и негодования в собственный адрес:

– Дурак! Олух! Балбес! Коз… – Вася призадумался. Вероятно, он что-то посчитывал в уме, об этом говорил указательный палец его правой руки, ритмично покачивающийся из стороны в сторону. Потом новый вскрик негодования взорвал комнату. – Четырнадцать рублей! – И слёзно. – У меня было четырнадцать рублей. – И снова подсчёт в голове. – Трёшку на «Пшеничную», осталось одиннадцать. Дурак, вот козёл. Попёрся за водкой. Все деньги промотал. Три «Коленвала!» Ни фига себе, три «Коленвала!» Вот козёл! Три шестьдесят два на три, десять восемьдесят шесть, плюс три, тринадцать восемьдесят шесть. Четырнадцать копеек…