Виктор Вассбар - С мыслью о…

Гудзь, до сей поры стоящий за спиной Ключкина, услышавший слово настойка, оживился и подал голос из-за плеча Васи:

– Аркадий Павлович, Вася действительно без злобы. Он и у меня спрашивал про свои яйца и курицу. Ну, забыл человек, что поглотил всё, со всяким бывает. Я вот тоже иногда забываю, что куда положил. Или поклал? Как правильно-то?

– Говори выклал, так точно правильно, – ответил Вася, повернувшись лицом к соседу.

– Вчера выкладил, как пришёл домой от вас, три рубля с мелочью, сегодня найти не мог. Всё перерыл, как сквозь землю провалились.

– В холодильнике искал? – на полном серьёзе проговорил Вася.

– Не, не искал, – ответил Гудзь.

– Поищи, я тоже как-то деньги искал, а они в морозилке оказались. Монетки то ничего, выковырял, а бумажки рваться стали, пришлось размораживать… холодильник-то.

Атмосфера в комнате стала понемногу остывать.

– Ладно, тащи, давай свою настойку. Сегодня и завтра ещё выходной, после ночной-то. Можно по стаканчику.

После первого выпитого литра клюквенной настойки, Вася выложил на стол изюм, после трёх литров, закусывая очередной стакан настойки ранетками, купленными женой для повидла, спросил:

– А куда делась редиска?

– З-з-закусили в-в-водкой, – изрядно захмелев, ответил Гудзь.

– А ботва где, ежели съели? Ботва-то должна остаться.

– Остаться-то она, конечно, должна, только вот пшик, – развёл руками Воронцов. – Не осталась. Ты, Вася, её съел. В соль макал и всю съел.

Утром нового дня Вася проснулся в скверном настроении. Он снова бегал к Николаю Павловичу, требовал с него изюм и яблоки, грозился разнести весь его дом, если он не отдаст ему десять рублей за «украденные» семь литров клюквенной настойки.

Николай Павлович.

Слева за приборным щитом операторской скрипнула дверь, и тотчас послышались тяжёлые шаги.

– Воронцов, только он так тяжело ступает по земле, – подумал я, повернул голову в сторону ступеней, ведущих в технологический двор установки, и через пять секунд увидел виновника тех шагов, – старшего оператора установки каталитического риформинга Л-35/6 Аркадия Павловича. Грузно ступая, он вошёл в операторскую.

– Всем привет, – весело проговорил он, твёрдой походкой подошёл к операторскому столу и тяжело плюхнулся на свой бригадирский стул.

– Что-то ты весь раскраснелся. Прихватило что ли? – спросил его Анатолий Фёдорович Дорофеев.

– Нормально! По установке прошёлся… вверх да вниз, вот слегка и запыхался, – ответил Воронцов, таинственно улыбаясь.

– Запыхался, а сам лыбишься. Или чё увидел, – спросил его Дорофеев.

– Да, нормально всё. У вас-то как смена?

– И у нас всё нормально, я там написал в вахтовом журнале, замечаний нет.

Аркадий Павлович открыл журнал регистрации нарушений технологического режима, прочитал записи начальника установки и технолога, в вахтовом журнале познакомился с отчётом прошедшей операционной смены, расписался.

– Всё, можешь идти отдыхать, Анатолий Фёдорович, дежурство принял.

– Ну, будь здоров, – ответил Дорофеев и, пожав руку своему сменщику, пошёл на выход из операторской. Следом за ним пошла вся его бригада.

За ходом пересменки смотрела вся бригада Воронцова. Ничего необычно в этом не было, но Семён Петрович Лавренёв – старший машинист компрессорной установки, проработавший с Аркадием Павловичем двадцать три года, заметил в лице своего старшего оператора какую-то скрытую искру, которая стала разгораться, как только закрылась дверь за последним оператором бригады Дорофеева.

– Ты чё эт сёдня весёлый-то? – всматриваясь в глаза Воронцова, проговорил Лавренёв. – Никак девицу-красавицу встретил, и та шепнула тебе ласковое слово.

– В самую точку! – вскинув указательный палец, улыбнулся Воронцов. – Встретил, да ещё какую! Марь Палну… в гости пригласила.

– Это какая такая Марь Пална? – резко вскинув в сторону Воронцова голову, грозно и одновременно встревожено воскликнул Гудзь.

– Соседку твою, Николай Палыч. Ох и хороша женщина. Не женщина, а сливки! – одновременно тряхнув головой и сжатыми в кулаки руками, ответил Воронцов и, сладостно прикрыв глаза, потянул в себя воздух, как бы вбирая в себя аромат той, кем заинтриговал свою бригаду. – Жаль не взбитые, – добавил и горестно вздохнул, как бы сожалея о чём-то тайном, одновременно поглядывая на Николая Павловича, какую реакцию произвели на него его слова, в которых явно чувствовался скрытый подтекст. – Хороша!

– Хороша Маша, да не ваша! – исподлобья зыркнув на Воронцова, проговорил Гудзь и, церемонно отвернувшись от него, бурча что-то под нос, направился к технологическому щиту своего блока, и уже оттуда через минуту, как бы между делом проговорил. – А она-то что?

– Кто? – спросил его Воронцов.

– Марь Пална, кто ещё-то?

– А-а-а, вон ты о ком? Да я уж и забыл о ней, – хитро блеснув глазами, проговорил Воронцов. – Или растревожила? Так это не ко мне. Это ты к ней со своими вопросами. А если и сказала что, так это так… между нами, тебя то уже не касается. Своё ты уже упустил.

– И что такое я уже упустил? – приблизившись к столу оператора и заглядывая в лицо Воронцова, проговорил Гудзь.

– Подробности она тебе сама обскажет, если пустит на порог, а в остальном, поведанном мне Марь Палной, я перед тобой отчёт не должен держать. И не советчик я тебе, сам перебирай в своей памяти, чем не угодил женщине.

– И что ж такое интересного она вам обо мне рассказала, позвольте вас просить, уважаемый Аркадий Павлович? Чем это я не угодил ей?

– Ну, ты даёшь, Николай Павлович. Я что ли к ней с вареньем ходил.

После этих слов, вся бригада воззрилась на Воронцова, затем перевела взгляд на Николая Павловича, как бы спрашивая его: «О каком варенье говорит Аркадий Павлович, и какое оно имеет отношение к разговору?»

– Ну, чё засмотрелись-то? Не девица! – увидев на себе вопрошающий взгляд товарищей по бригаде, возмутился Гудзь. – Ну, ходил, ходил и чё, вам-то какое дело?

– Куда ходил-то Николай Павлович? Объясни толком. Можь наша помощь нужна? Так ты скажи, – участливо проговорил Ключкин, – все свои, не стесняйся.

– Какие уж тут теперь стеснения, коли растрезвонила всем, кому ни попадя, а на вид женщина как женщина… балаболка, – махнув рукой, ответил Гудзь. – Она ж напротив меня живёт, на одной площадке, и тоже одинокая. Вот и сходил к ней… просто… как к соседке… чайку попить, да поговорить. Чё тут такого. Да и было-то всего один раз.

– Да ты не тушуйся, Николай Павлович, рассказывай, – поддержав переминающегося с ноги на ногу товарища, проговорил Лавренёв. – Рассказывай, как оно было-то? Долго упиралась?

– Старый ты, пёс, Лавренёв. На пенсию скоро, а всё туда же, всё об том же! Я без всяких задних мыслей, а ты… аж всё настроение пропало рассказывать, – покачивая головой, с укором посмотрел на старшего машиниста Гудзь.