Юлия Ковалькова - ~ А. Часть 2. Найти тебя

– Я не собираюсь лезть тебе в душу, – тихо напоминает Саша, – но знаешь, ты сейчас еще меньше похож на того мальчика.

– Какого мальчика? – не понимаю я.

– Того, с фотографии, которая стоит у тебя в гостиной. – Вздрогнув, сжал ее талию, впервые с момента разговора посмотрел ей в глаза. – Скажи, ты очень любил своих родителей?

«Любил? Да я был бесконечно им предан, пока чистую воду семейных радостей не замутило грязное маслянистое пятно лжи, и я понял, ПОЧЕМУ они меня усыновили».

– Да, наверное, любил, – помедлив, нехотя отвечаю я. – А почему ты спрашиваешь?

– Потому что мне это важно, – Сашка пожимает плечами, словно я сморозил какую-то ерунду, и проводит пальцами по моему лицу. Наклонившись, прислоняется к моему лбу своим и шепчет: – Не бойся, я никому не открою твой главный секрет. Я никому не скажу… – пауза, – что ты не только отличный любовник, но еще классно варишь овсянку.

– Ах ты… – Не сдержавшись, фыркнул, запустил пальцы под низкий пояс ее джинсов и от души ущипнул ее за упругую задницу.

Сашка взвизгивает и в отместку впивается мне в рот. Вкус джема, вкус клубники, ее вкус – и теплое тело женщины, которая, кажется, пытается не только понять, но и услышать тебя. И даже если ты еще не научился ей доверять, то впервые в жизни почти готов поверить в то, что «это» – возможно, что завтра – есть, и что ваше первое с ней утро ты будешь вспоминать гораздо чаще, чем ночь, распластанную на кровати.

Мы садимся в машину и едем в «Бакулевский». Сашка, нервничая, курит в окно и внимательно слушает то, что я рассказываю ей о Даниле:

– В реанимацию обычно никого не пускают. Спросят, кто позволил, кивнешь на меня, я сам разберусь. Перед тем, как войти туда, снимешь верхнюю одежду, наденешь бахилы, халат, маску и шапочку. Тщательно вымоешь руки. Мобильный и все прочие устройства, которые есть при тебе, обязательно выключишь. В палату к твоему Даниле я тебя не пущу, посмотришь на него из-за специального стеклянного ограждения.

– Но, – моментально напрягается она.

– Никаких «но». Сейчас в его груди находятся трубки: внутривенные, которые снабжают его жидкостями, плюс еще одна для вывода жидкости из сердца, плюс стоит катетер. Любое неловкое движение, и трубки сдвинутся. А первое, что ты наверняка сделаешь, это попытаешься если не броситься ему на шею, так хотя бы взять его за руку.

– Трубки? – Саша вздрагивает.

– Сань, пожалуйста, прекрати нервничать, трубки – это нормально, – отвлекшись от плотного дорожного потока, взял ее за руку, слегка сжал ее пальцы и отпустил. – Просто с учетом того, что к ребенку присоединены еще и аппараты для отслеживания работы сердца, одно твое неосторожное прикосновение – и у него будут проблемы.

– А если этой ночью… у него уже были проблемы? – Пальцы, в которых зажата сигарета, вздрагивают, да и слова Сашка произносит с трудом. И конечно, уже винит себя в том, что ночью и утром позволила себе отвлечься.

– С твоим мальчиком квалифицированный хирург, профессиональная медсестра и анестезиолог. Неужели ты думаешь, что, если бы с ним что-то случилось, они бы не позвонили? – нажимаю голосом, пытаясь вытащить ее из состояния самобичевания.

– Кому позвонили, Литвину? Так он же там, по твоим словам! Или я что-то не так поняла? – и она с подозрением уставилась на меня.

«Литвин? А причем тут Литвин?.. Ах ты, ё-ты-мое, чуть было не вляпался!.. Хотя, если разобраться, то рано или поздно она все равно узнает, что это я оперировал мальчика. Так может, прямо сейчас ей об этом сказать?» Даже поежился, представив ее реакцию. Предугадать ее сложно. Но, с другой стороны, просвещать ее прямо сейчас еще более неразумно – ее и так ждет невеселое потрясение, когда она увидит ребенка.

– Арсен, а ты почему замолчал? – Сашка не сводит с меня внимательных глаз даже тогда, когда тушит окурок в пепельнице.

– Да так, ничего. – Покусал губы. – Саш, Литвин – хирург. А нормальный хирург, если он, конечно, в нормальном здравии, трубку возьмет при любых обстоятельствах.

– Да? Ладно, хорошо, предположим… И что будет потом, когда Данька придет в себя после операции? – Сашка откидывается на сидении и складывает на груди руки, продолжая разглядывать меня.

– Его переведут в палату интенсивной терапии, – делая вид, что не замечаю ее бдительных глаз, посмотрел по зеркалам, хотя вроде как незачем, и свернул в узкий проезд, ведущий к «Бакулевскому». – А из палаты интенсивной терапии твой Данила через три, максимум через семь дней перейдет в общую палату… Кстати, – вспомнив кое-что о ее «мальчике», которого я уже «имел удовольствие» наблюдать в деле, спохватываюсь, – когда тебя пустят к ребенку, то будь любезна, популярно ему объясни, что с первого дня пребывания в «Бакулевском» он становится объектом повышенного внимания медперсонала. Это означает, что врачам не хамить, во взрослого – не играть, не сопротивляться, а послушно выполнять все указания и пить те лекарства – а их будет много – какие ему выпишут. И лежать ему первое время придется практически без движения. И если ему что-то понадобится, то пусть немедленно сбрасывает с пальца напульсник, и врач сам к нему подойдет. Врача можно и нужно звать в любое время. Договорились?

– Мм, договорились. – Подъезжаем к воротам, но Сашка вместо того, чтобы хотя бы ради интереса посмотреть по сторонам, продолжает меня рассматривать.

– Да, еще кое-что, – напустив на себя безмятежный вид, побарабанил пальцами по рулю, – после операции у твоего парня могут быть перепады настроения, что, в общем, тоже нормально. Но есть два момента, о которых ты должна знать. Во-первых, на груди у него, к сожалению, останется шрам. – Сашка бледнеет. – Сань, – тихо зову ее я, – поверь, хирург резал очень аккуратно, но шов сантиметров в десять все-таки будет. Но через полгода, когда все заживет, можно попробовать сделать лазерную коррекцию.

– Коррекцию? Да Данька, скорей, татуировку там себе сделает, – невесело усмехается Сашка. – Ладно, со шрамом все ясно. А что второе?

– А второй момент заключается в том, что его, прости, радостное возбуждение после выхода из наркоза может смениться раздражением, что тоже нормально, потому что перепады настроения после кардиохирургической операции на открытом сердце бывают почти у всех. Плюс может немного ослабнуть память, снизится концентрация внимания, появится рассеянность. Переживать из-за этого тоже не надо, потому что эти симптомы обычно проходят в течение месяца.

– Ясно.

– И последнее, моя личная просьба к тебе, – несмотря на то, что ворота для проезда на территорию «Бакулевского» уже открылись, я не трогаюсь с места и впервые с момента разговора гляжу ей в глаза: – Начиная с этого момента любую информацию о здоровье мальчика ты получаешь только от меня. В противном случае испорченный телефон может стать причиной испорченного здоровья.