Сергей Менжерицкий - Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

Егор усмехается и выплескивает остатки коньяка из фляги себе в рот. Зажмуривается, выдыхает шумно.

– И-эххххх! А, может, это нормально, а? Может, это закон природы такой сволочной? Вот взять, к примеру, ракушки, из которых жемчуг добывают. Так их надо сотни перелопатить, чтобы добыть одну-единственную жемчужинку! Одну-единственную из сотен! То есть получается, что эта чудесная жемчужинка, которой все потом будут восхищаться и принимать за эталон настоящей подводной жизни – на самом деле казус природы, понимаете? Погрешность такая очаровательная в доли процента… И у людей, кстати, то же самое! Когда два человека встречаются, и совпадают, и любят друг друга, и живут долго и счастливо – это не эталон, понимаете? Это чудесная, волшебная, очаровательная – но тоже погрешность, жемчужинка рода человеческого. А вот эталон как раз – это Катька с Тюхтиным. Которым никакие алхимии сердечные на хрен не нужны, а нужен нормальный союз на интересе. Тандем, блин. По вышибанию из МИДа валютных чеков…

Он замолкает. Крылов тоже молчит, и Машка.

– Ладно, братцы-кролики. Всё. Сворачиваюсь. А то достал вас уже… В общем, делаем так: в субботу вечером, если всё пройдёт по плану, я стучусь и отдаю деньги Машке. О-кей?

Она задумывается.

– Я до девятого у матери буду. Ты лучше сразу к Алёшке стучись, когда вернётся…

– Как скажете, прекрасная Коломбина.

Егор сворачивает драпировку, снимает лампы, суёт под мышку пакет с костюмами и бочком протискивается в дверной проём. Машка защёлкивает за ним замок.

– Забавно.

– Что забавно?

– Когда думаешь про человека одно, а потом вдруг смотришь – а он другой.

– Ты про Егора?

– Ну да. Я его циником считала. Прожжённым. А он на самом деле – белый и пушистый. И очень нежный, кстати. Чуть выпил – и стал про жемчужинку рассказывать. Как это у него… Жемчужинка рода человеческого! Ведь прелесть, правда?

– Иди ко мне.

– Зачем?

– Будем дальше ламбаду разучивать.

– В час ночи?

– Конечно.

– А музыка?

– Я помню.

– А вдруг ты так утомишься, бедненький, что самолётик проспишь? Будешь сидеть на своём чемоданчике в Шереметьеве и плакать – ууууу…

– Не просплю. У меня будильник есть.

– Будильник? Где?!

– Да вот, напротив. Говорящий. С прекрасными задумчивыми…

– Гад!..

Диван, обои над диваном, искусственная ёлочка на окне, стопка книжек в углу, старый глобус на книжках, вешалка, календарь за вешалкой, овальное зеркало слева – всё вновь неумолимо сдвигается и кружится на невидимой карусели. Быстрее, ещё быстрей. И вновь раскинутые машкины локти – острые, будто крылья. И эта горошинка на губах – сладчайшая. И этот вкус соли на языке, из-за которого – как в море, Шишкин! Со скрипом диванных пружин, похожим на морзянку. С толчком прилива в сердце и гулом крови в ушах. С дыханием – слитным, как ветер. С торопливым набегом волны на волну. С удушливым блаженством, накрывающим с головой. С мгновенным погружением к твоей полураскрывшейся раковине, от сока которой у меня сводит скулы и перехватывает дыхание… Войти в Тебя – и наполниться Тобою. Забыться, спастись. И очнуться лишь от хриплого клёкота чайки, больно царапающей плечо. Твоими пальцами, Шишкин! Всегда такими требовательными, безотказными. С чернильными пятнышками на ногтях. С неистребимым кофейным…

"…тук-тук, тук-тук-тук. Это машкино сердце бьётся – торопливо, по-птичьи. Тук-тук, тук-тук-тук. Но вот уже реже и глуше, а вот и совсем успокоилось. Спи, мой глазастик беспокойный. Спи, моя жемчужинка рода человеческого… А я чуть-чуть погожу, ладно? Буду просто лежать в темноте, буду вглядываться в тебя и дышать тобою. А ещё, Шишкин, я буду плакать. Да-да, Шишкин, не удивляйся! Я ведь в последние месяцы так часто делаю: дожидаюсь, когда ты уснёшь, а потом плачу потихоньку. И страшно боюсь, что ты это заметишь. Потому что настоящий мужчина – он ведь другой, правда? Он – твёрдый, он – решительный, он не имеет права быть слезливым. И тут я с тобой полностью согласен, Шишкин! На тысячу процентов! И ты увидишь – пройдёт совсем немного времени и я стану именно таким, каким ты хочешь. Твёрдым, мудрым и решительным.

Но пока, Шишкин, я страшно далёк от идеала! Я смотрю на тебя, я дышу тобою – а по моим щекам катятся вот эти дурацкие слёзы. Дурацкие, конечно же дурацкие! Потому что причина этих слёз – совершенно дурацкая. Мне стыдно признаться, Шишкин, но я плачу от ужаса. Я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: а что было бы, если б в прошлом июне я решил прогуляться к Садовому другой дорогой? И не забрёл бы в Неопалимовские переулки? И не повстречал бы там – Тебя? Что тогда? Ведь это был бы истинный ужас, правда?! Когда человек вдруг разминулся бы с собственным счастьем. И вот от этого ужаса, который не случился, я теперь плачу. Ты можешь себе представить идиота, Шишкин, который бы так паниковал задним числом?!

А насчёт квартиры ты не беспокойся пожалуйста! Вот увидишь: я, когда из Мексики вернусь, сразу дам объявление в бюллетень. У меня и текст заготовлен, честное слово! Я его наизусть вызубрил, словно клятву пионера Советского Союза. Слушай: "Имеется: трёхкомнатная квартира в сталинском доме рядом с метро "Новокузнецкая". Общая площадь – 100,5 кв. метров, жилая (по комнатам) – 22+20+18. Кухня – 12. Холл – 14. Потолки – 3,5. Лоджия на две комнаты. Два санузла. Лифт, телефон, мусоропровод. Этаж – седьмой, из окон открывается вид на Кремль, Мавзолей и собор Василия Блаженного. Дом – восьмиэтажный кирпичный, после полного капремонта в 1990 году. Требуется: двухкомнатная квартира и две однокомнатные квартиры. Местоположение (строго!) – центр или рядом с центром. Наличие телефонов обязательно…" И вот увидишь, Шишкин: на нас обрушится просто куча вариантов! И нам с тобой придётся каждый день их осматривать. Будем с тобою ездить и привередничать, пока не подыщем себе что-нибудь поцентральней и покирпичней.

Ну, а летом, когда уже вселимся и обживёмся, мы с тобой опять махнём в Ялту. Обязательно, Шишкин! Я настаиваю! Потому что зимняя Ялта, конечно, место чудное, но, согласись – на море люди должны загорать и купаться, а не бродить по пустынной набережной взад-вперёд и любоваться сосульками… Хотя – как же они были прекрасны, эти ялтинские сосульки! Ты вспомни! Как мы с тобой однажды решили прогуляться до Ливадии. И был мороз, было солнце и был шторм, и на металлических вантах вдоль набережной повисли громадные сосулищи из морской воды. И было похоже на хрустальные средневековые замки, перевёрнутые вверх тормашками, по которым можно было безнаказанно стучать палкой и они рассыпались осколками.

А помнишь, как мы возвращались обратно, вечером, уже в темноте, а нам навстречу плыла бутылка шампанского? Прямо по воздуху, как в каком-нибудь фантастическом фильме. А потом оказалось, что это был негр в чёрном плаще. Просто купил человек шампанское и тащил куда-то… А кошки, Шишкин! Какие же в Ялте кошки! Медленные, вальяжные. Лежат себе на заборах, на ветках и щурятся от солнца. И если спрыгивают на землю, то никому потом дорогу не уступают – ни людям, ни машинам. Хоть убей. Ты даже сказала – помнишь? – что это какие-то антисоветские кошки. Зажравшиеся до предела…