Вера Колочкова - Зимняя рябина

– Но он… жив, мам?

– Надеюсь, что жив. Я и сама этого не знаю. Но сердцем чувствую – жив пока…

– Почему пока?

– Да сама не знаю, чего это мне взболтнулось. Хотя… Как ты там по-умному говоришь? Что-то про нужную оговорочку…

– Оговорочка по Фрейду? Ты это имеешь в виду?

– Во-во. По этому самому Фрейду и есть, стало быть. Не знаю, что за мужик, но, видать, шибко был умный, зараза. Правильно все определил: что язык сболтнул не подумавши, то на самом деле и обстоит. Если сказала – жив пока, значит, пока и есть. Значит, тоже скоро помрет… Может, у нас на роду так написано, как в сказке… Счастливо жили, мол, и умерли в один день…

– Но как же – счастливо жили… Если вы с отцом и не жили… Как так-то, мам?

– А вот так, Нюрочка. Об этом и хочу тебе рассказать. Пришло время… И не перебивай меня, просто сиди и слушай.

– Да я слушаю, мам, слушаю…

И в такой важный момент – стук в дверь! Как же некстати! И у мамы на лице досада видна, и голос прозвучал грустно-насмешливо:

– Иди… Опять твой кавалер заявился, наверное. Вот же, и поговорить не дал, шельмец…

– Он не шельмец, мам… Он добрый хороший человек. Просто всегда и везде бывает некстати. Так получается почему-то. Сама не знаю, почему…

– И все равно – не люблю я этого твоего! Не лежит душа. И все тут! Уж прости, говорю как есть!

Она и сама знала, что мама недолюбливает ее коллегу – школьного учителя физики Николая Николаевича. И это немудрено было, потому что любить, по большому счету, этого человека было трудно. Слишком уж скучен был. Зануден. Как мама про него говорила – тот самый, который из футляра. Она ее поправляла:

– У Чехова рассказ называется «Человек в футляре», мам. Но тут я с тобой не согласна, вовсе Николай Николаевич на чеховского Беликова не похож… Скорее он на Ипполита Ипполитовича похож. Помнишь, я тебе читала рассказ того же Чехова «Учитель словесности»?

– Помню, помню… Это который либо молчал, либо говорил о том, что и без него все прекрасно знают. Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овес и сено?

– Ну и память у тебя, мам…

– Так слава богу, из ума не выжила еще! Ноги не ходят, потому все силы в голову идут! Иди и открывай дверь своему Ипполиту Ипполитовичу, заждался уже, наверное. Кавалер…

Николай Николаевич и впрямь проявлял к ней неуклюжий интерес. И все в школе это давно поняли. И ожидалось, что они вроде как должны и обязаны теперь «соединить в одно целое одинокие судьбы», как высокопарно выразилась однажды директриса Нелли Максимовна. И завуч Александра Антоновна ее в этом поддерживала и не раз намекала ей, что давно пора взять инициативу в свои руки. Потому что сам Николай Николаевич никогда не осмелится сделать решительный шаг.

Да только не собиралась она ничего такого делать, конечно же… Просто сказать об этом напрямую Николаю Николаевичу тоже не осмеливалась – не хотелось обижать доброго человека.

Открыла дверь, улыбнулась ему приветливо:

– Добрый вечер, Николай Николаевич! Заходите! Может, поужинаете с нами?

– Нет, спасибо, я сыт… – благодарно улыбнулся Николай Николаевич, снимая с шеи теплый шарф и аккуратно складывая его на полочку. Потом так же аккуратно стянул с ног ботинки, наклонился, поставил их в сторонке рядышком. Куртку повесил на плечики, тоже очень аккуратно пристроил одежку в шкаф.

Эта аккуратность была раздражающе занудной, хотя, казалось бы, что в этом плохого? Но… Столько значения при этом придавалось каждой детали, что напрочь отпугивало от мысли о «соединении в одно целое одиноких судеб». И почему, интересно, для этого потенциального «соединения» Николай Николаевич выбрал именно ее? Ведь были же еще претендентки, гораздо более покладистые и терпимые к недостаткам. Да это ведь и недостатками назвать трудно! Такая излишняя аккуратность многим даже понравилась бы!

– Тогда, может, чаю с нами выпьете, Николай Николаевич?

– С удовольствием, Анна Павловна… Чаю – с удовольствием… Холодно сегодня, да. Зима начинается. Хотя ноябрь считается по календарю еще осенним месяцем. Но у нас на Урале в ноябре уже снег лежит, поэтому вполне можно говорить о начале зимы.

Она усмехнулась про себя, вспомнив, как только что они с мамой вспоминали чеховского Ипполита Ипполитовича. Который всегда либо молчал, либо говорил то, о чем и без него все прекрасно знают. Дался же ей этот Ипполит Ипполитович… Не надо бы обижать бедного Николая Николаевича – даже в мыслях! В конце концов, он ничего плохого ей не сделал…

Николай Николаевич медленно прошел в комнату, поздоровался с мамой, склонившись почтительно. И в этой почтительности, слегка излишней, тоже было что-то раздражающее, хотелось разбавить это ощущение чем-нибудь веселым и несуразным. Или хотя бы расшевелить человека на живое общение… Ну нельзя же быть таким сухим и скучным, ей-богу!

– А чай мы будем пить с медом, Николай Николаевич! Вы любите мед, надеюсь?

– Да. Мед очень полезен для организма, Анна Павловна. Там много витаминов и микроэлементов. Особенно в зимний период полезно пить чай с медом.

– Да вы что? Неужели правда? – чуть ехидно спросила мама, покачивая головой. – Неужели, как только на улице холодать начинает, там сразу больше этих самых микроэлементов проклевывается?

– Да нет… Не в том дело… Просто организму они становятся более необходимы…

– Ну, тогда понятно, что ж… – со скрытым сарказмом проговорила мама, коротко глянув на Николая Николаевича. – Тогда все понятно…

Пришлось глянуть на нее умоляюще – не надо, мам… Оставь человека в покое. Он же не виноват, что именно так устроен…

Потом сидели, пили чай молча. Николай Николаевич аккуратно подхватывал из розетки мед, медленно тянул ложку ко рту, потом аккуратно прихлебывал чай из чашки. Лицо у него при этом было весьма задумчивым, казалось, он в этот момент выстраивает по ранжиру все нужные витамины и микроэлементы, поступающие в его организм. Оставалось только надеяться, что это чаепитие надолго не затянется.

Вот Николай Николаевич доел мед из розетки, отодвинул от себя пустую чайную чашку, вздохнул, сложил перед собой руки. Они были похожи на женские – такие же белые и гладкие. Посмотрел на маму, будто собирался что-то сказать… И тоже, как мама, отвел взгляд к окну. И только тогда проговорил тихо, будто заискивая:

– Да, Софья Григорьевна, красивый у вас вид из окна… Рябина красная, много рябины… Только ведь она свет с улицы заслоняет, я думаю. Надо бы срубить лишние деревца…

– Еще чего – срубить! – возмущенно ответила мама, отворачиваясь от окна. – Что вы такое говорите – этакую красоту, да срубить! Я ж всю зиму любуюсь, как мне эта рябина в окошко оранжевыми солнцами светит! Еще чего…