Кейси Доуз - Последняя весна

Конечно, у нас все пошло совсем не так.

Денег с нашего проданного дома, да плюс немного заначки не хватило даже на самую убогую лачугу в Америке, потому год нам пришлось жить в доме у тетки, пока отец пытался заработать недостающей суммы. Естественно, от этого в восторге не был ни теткин муж, ни сама тетка, ни тем более моя мама, которая ехала за лучшей жизнью, а единственное, что поменялось – это что теперь в доме было не трое людей, а пятеро.

Она ярилась, как никогда, и чужое кухонное полотенце еще никогда так часто не прогуливалось по отцовской спине. Мне тоже страна оказалась не особо рада – в школе меня травили «мексом» и вообще чморили за один факт моего переезда. Не знаю, делали ли они отличие от нелегалов и мексиканцев, которые на всех правах переезжали сюда, но терпеть я этого не стал.

Доминго предупреждал, что в Америке меня ждет от поганых гринго. Он помрачнел, когда узнал, что моя семья переезжает, но тут же быстро рассказал мне основы. Первое – не дать себя унижать. Второе – не дать унижать свою нацию. Третье – всегда бить первым, потому что драка все равно завяжется.

Я использовал все три правила одновременно. Вначале я, конечно же, проигрывал, потом наловчился и стал как следует мутузил своих обидчиков. Естественно, каждый такой раз мать вызывали в школу (отец работал) и после этого я получал взбучку.

– Хочешь закончить, как твой папаша? – злилась она, разгоряченно махая полотенцем – хочешь закончить так, Сантино?

– Отец как раз ничего такого и не делал! – уязвленно фыркаю я – а я просто стою за себя! Они говорят, что мексы говно, а я должен жрать это говно?!

– Следи за языком, Сантино Вальдо Рамос! – полотенце больно хлещет меня по руке – чтобы я больше такого не слышала!

– Не услышишь! – язвлю я – я больше не попадусь!

– Ах ты!

Она вновь хлещет меня тряпкой, а я злюсь все сильнее. Злюсь, что по их мнению, я должен сносить оскорбления этих идиотов, что должен подставлять левую щеку и бла-бла, знать, с какой скоростью поезд из точки А приедет в Б, чтобы стать «приличным человеком». А что сможет этот приличный человек?

Какие привилегии меня там ждут, чтобы я так изгалялся? Смотрю на отца и что-то не нахожу ни одной веской причины терпеть такое отношение к себе только ради статуса «приличного».

На очередном замахе я хватаю тряпку и вырываю ее из рук матери. Гневно бросаю на пол, дважды прыгаю на ней и с вызовом поднимаю взгляд на мать.

Она ошарашенно смотрит на меня пару секунд, после чего обессиленно опускает руки и садится на стул:

– Прости, Сантино.. – шепчет она – мне не стоило этого делать.. ты не настолько виноват, и вообще не виноват.. я не думала, что наш переезд для всех обернется вот так. Твой отец.. он, как и всегда, говорил совсем другое.

Мне становится жалко маму. Она и правда срывается чаще обычного, ей и правда трудно. Я подхожу и обнимаю ее:

– Все будет нормально, мам – даже вру ради того, чтобы утешить ее – я постараюсь больше не драться и понять местную школьную программу.

– Сантино-Сантино.. – она устало улыбается и обнимает меня в ответ – совсем не так я это себе представляла. Совсем не так..

А вечером, когда они опять думают, что я уже сплю – мать с отцом скандалят. Только в этот раз их разнимает тетка с мужем. Они тоже начинают скандалить. В итоге орут уже все четверо и я думаю, как всем было бы проще, если бы мы остались в Мексике.

Всем, кроме мамы. Ей нигде не было проще – и сейчас, наверное, приходилось сложнее всего. Она бежала из Мексики за лучшей жизнью, потому что ей надоело считать копейки и постоянно ужиматься, и что в итоге получила? Теперь у нас нет даже собственного угла, и мы живем в чужом доме впятером.

И все так же считаем копейки.

Теперь даже усерднее, потому что что-то надо откладывать на прибавку к дому. Ее можно понять. Должно было стать лучше, а стало еще хуже, и никуда от этого не деться.

Мама действительно заслуживает лучшего. Порой, когда готовит или занимается цветами, она становится совершенно другой. Она расцветает, порой даже распускает волосы, хохочет и пританцовывает. В такие моменты я вижу ее, скорее всего, такой, в какую влюбился отец. Такой, какой она до сих пор есть глубоко внутри. И такой, какой она была бы каждую минуту и каждый день, если бы обстоятельства вокруг были другими.

Сложно, должно быть, с такой личностью внутри в итоге мириться с тем, что ей по итогу дает судьба? Думаю, именно эта личность требует большего, не позволяя ей свыкнуться с тем, что она имеет. Возможно, это мне передалось именно от нее. Стремление к большему, не желание мириться с тем, какой сэндвич с дерьмом приготовил для нас мир.

И чем больше я наблюдал за страданиями мамы – тем больше ненавидел отца. Если он не может дать маме то, чего она заслуживает – почему просто не отпустить ее? Не открыть клетку и не позволить прекрасной птице вылететь? Позволить самой найти то, что ей надо? Зачем кормить обещаниями, ожидая, что однажды птица все же поумерит свой пыл и позабудет, что она в клетке?

Возможно, я был субъективен к нему – ведь отец старался. Ради нее он и переехал, ради нее вкалывал на двух работах, чтобы поскорее купить свой угол. Он старался, как мог, но выше головы не прыгнешь.

Через год, когда мне стукнуло 12, мы все-таки смогли позволить себе дом. Убогий домишко в самом злачном районе Чикаго – единственное, на что нам хватило. Когда мама прошлась по нему впервые, скептично поджав губы, она сказала, что ремонт здесь катастрофично необходим, но нам катастрофично не хватит на него денег еще ближайшие лет десять.

Отец разозлился и ответил, что чтобы ей не дай – она всегда останется недовольной. Что он впахивал как лошадь, дал ей то, что она хочет, и она все равно нос воротит.

– То , что я хочу? – как-то горько усмехается мама и обводит руками стены – ты думаешь, Матео, этого я хотела, когда говорила о переезде? Сменить один погреб на другой?

Она хмыкает, недовольно отмахивается, словно ей кто-то что начал говорить, и выходит в гостиную.

Отец гневно сжимает кулаки, глядя ей вслед, после чего обессиленно вздыхает и опускает голову. Смотрит на меня:

– А тебе нравится, сынок?

Не знаю, что ответить. Мне, как и маме, уже давно нигде не нравится. Но он слишком подавлен сейчас, а бить подавленного – это как-то низко. То же самое, что избивать инвалида.

– Да, пап – бурчу я – класс, мне вкатывает.

В итоге мама как-то пытается облагородить эту хибару, но ничего не выходит. Весь день она ходит мрачная. Тогда я думал, что это из-за дома. Теперь понимаю – дело было в другом.

Тогда она окончательно поняла, что это конечная точка. Когда мы жили в Мексике, да даже когда мы жили у тетки, были надежды, что настанет светлое «потом», когда отец накопит денег, мы купим жилье и заживем. А теперь «потом» настало. «Прекрасная» Америка.