Кейси Доуз - Последняя весна

Этот сарай должен был стать нам домом на ближайшие пару десятилетий, как и грошовая работа отца. Думаю, именно в тот день мама отчетливо поняла, что ничего не поменяется.

Ни в Мексике, ни в США.

Куда бы они не бежали, везде будут приходить к тому, от чего уходили. Раз за разом, до конца жизни. Думаю, именно поэтому она тогда так разозлилась и расстроилась одновременно, а не потому, что на ремонт денег не хватало.

Моя же ситуация особо не изменилась. Разве что, теперь по ночам они вновь скандалили вдвоем, без вмешательства голосов тетки и ее мужа. Собственно, кажется, мы им сильно осточертели за этот год – потому что после съезда от них не шибко-то много с ними общались.

Думаю, они опасались, как бы при очередном крахе мы вновь не постучались к ним в дом с просьбой о приюте.

Спустя пару месяцев меня впервые исключили из школы. Я отжал карманные деньги у одного мальчишки, а он взял да настучал отцу, хотя я и обещал его отделать, если он кому что скажет. Раньше это помогало.

Теперь же меня выгнали с позором.

Мама кричала и говорила, что ниже воровства опуститься уже некуда, и как я вообще мог на это пойти! Отходив меня полотенцем, она вновь сменила гнев на милость, обняла меня и разрыдалась. Она ничего не говорила, а лишь почему-то извинялась на протяжении минут десяти.

Зато много рассказал отец, когда вернулся с работы вечером и узнал о произошедшем. Он отбил мне руки так, что они покраснели и опухли, и заявил, что не потерпит, чтобы его сын был вором, и тем более обдирал слабых! Когда же он схватил ремень и уже замахнулся на мое лицо, я вцепился в эту хрень. Выдрать как у мамы, конечно, не смог – но мой порыв озадачил отца и он позабыл о своем желании хлестануть меня по физиономии.

Я ненавидел его.

В тот момент я окончательно понял, как сильно я его ненавижу. Неудачник, слабак, который ни черта не может, кроме как держать в клетке жену, и в узде сына. Он потерпел полный крах в жизни, но при этом хочет, чтобы я следовал его пути и его завету.

Сумасбродный жалкий придурок.

Я хотел ему это сказать в лицо, но потом сообразил, что из-за этого они с матерью вновь могут поскандалить, и просто убежал в комнату.

Со второй школой ждать пришлось тоже недолго. Рекордный срок за все время обучения – полтора месяца. Исключение за неоднократные драки, последняя из которых случилась прямо на уроке и послужила толчком к отчислению.

Однако, со временем я заметил, что мама перестала возмущаться.

Она перестала скандалить с отцом по ночам (как, собственно, и мириться), перестала постоянно поджимать губы, плакать или кричать. Напротив, в нашем доме постоянно вкусно пахло и всего, что мы могли себе позволить. Она заплетала волосы на разный манер, подпевала и подтанцовывала.

Но в жизни нашей ровным счетом ничего не улучшилось, потому я не мог понять, что именно сделало ее такой счастливой. Собственно, в итоге я решил, что отцу удалось добиться своего, и мама перестала видеть «клетку», но надо было знать мою мать, чтобы понять, что птица скорее откинется, чем перестанет возжелать свободы.

Она часто бродила по магазинам, приносила кучу дешевых, но продуктов, из которых готовила много вкусной еды. Дом словно приобрел краски, и только отец этому не радовался. Лишь смотрел на преобразования своей жизни со все большим подозрением и мрачнел. Словно наверняка уже знал то, о чем я очень нескоро только начал догадываться.

Истина открылась лишь через год.

Не знаю, почему мать ждала так долго. Возможно, хотела увериться, что действительно имеет основу под ногами, а не окажется у разбитого корыта. Может, ждала, что отец еще вынырнет из ямы и ей не придется уходить из семьи. А может, просто наслаждалась жизнью «во вне» и потеряла счет времени.

Так или иначе, через полгода после того, как мне исполнилось 13, она сообщила отцу, что уходит от него. Нет, это было не ночью, когда они думали что я сплю, и даже не тогда, когда я был в школе. Она не пыталась скрыть этого от меня, потому я слышал совершенно все, что она ему говорила.

Она закрутила роман с каким-то местным американцем. Не знаю, что он уж там такое делал, но видимо, в основных критериях ее устраивал. Наверное, дом был покрасивее, да заработок побольше. Может, как и мама, он не хотел считать копейки и сделал так, чтобы этого не происходило.

Собственно, мама повторила удачную схему нашей тетки и я за это нисколько на нее не злился. Нет, она сделала может и неправильно, но по крайней мере понятно. Быть может, уважай я или люби отца чуть больше – сильно разозлился. Но так – нет.

Отчасти, я даже обрадовался, что мы сможем зажить на новом уровне.

Ровно до того момента, пока не понял, что я в мамину новую жизнь не вхожу. Нет, в лоб мне этого никто не сказал, и когда я спрашивал у мамы, когда мне собирать вещи для переезда – она лишь смущенно улыбалась и говорила, что пока все немного сложно. А в один день я просто вернулся со школы – а ее вещей нет. Никаких. А отец сидит на диване да разглядывает обручальное кольцо, которое она ему оставила.

И нет, она не вернулась за мной на следующий день, или на следующую неделю, или даже на следующий чертов месяц. Она даже толком со мной не попрощалось – думаю, ей просто было стремно. Стремно было взять и сказать, что сынок, моему новому ухажеру совсем не вкатил сын от моего прошлого брака, и между выбором «новой жизни» и «сыном» я не могу выбрать тебя, ты уж пойми. А может, она просто видела, что я, со своими исключениями из школ, вырастаю в такой же сгусток проблем, который совсем не нужен ей в новой жизни.

Думаю, она реально не могла всего этого так сказать мне в лицо, потому просто молча исчезла из наших жизней.

Я не возненавидел ее за то, что она оставила отца. Но возненавидел за то, что вместе с ним она бросила и меня. Оставила меня там, откуда сама столько лет стремилась сбежать. Просто кинула, как ненужную игрушку.

Все это время я был уверен, что мы заодно, что мы понимаем друг друга, как никто другой. Мы всегда были с ней намного ближе, чем с отцом. И теперь она взяла и просто вышвырнула меня из своей жизни.

Ни звонков. Ни визитов.

Повторюсь – даже нормального прощания не было.

Нет, с отцом мы от этого ближе не стали. Напротив, я даже стал относится к нему хуже. Еще хуже. Ведь, если бы он мог обеспечить нормальные условия, мама бы никогда не ушла от нас. А теперь остался только он, этот сарай да я.

И теперь я уже не боялся огорчить мать своими драками да исключениями, чтобы стараться держать себя в руках. Я не боялся огорчить ее своими оценками вдобавок к и без того ее печалям. Я больше не боялся огорчить никого, а на мнение отца, по большому счету, мне стало насрать еще раньше.

Первый год он постоянно меня лупил и наказывал – но постепенно я окреп и научился достаточно махать граблями, чтобы он понял, что меня не стоит колотить. Перед ним больше не мальчишка, который максимум может зажать ремень. Если перед ним и не парень, то точно тот, кто может дать сдачи.