Бьянка Иосивони - Взлетая высоко

– Прости… – повторяю я, потому что мне кажется, будто я говорю это недостаточно часто. – Я не хотела причинять вам еще больше боли. Я думала, вам все равно, и я… я… – мой голос надламывается. – Я так ужасно скучаю по Кэти. Я хотела снова быть с ней, – последние слова – всего лишь задохнувшийся шепот. – Я так скучаю по ней.

Папа выпрямляется и обнимает меня.

Пять месяцев. Мне потребовалось пять месяцев, чтобы оплакать сестру. Я не желала признавать, что она больше не вернется. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полностью это принять. В одно мгновение Кэти все еще была там, мы были вместе в нашей комнате в общежитии, говорили об учебе, и она хотела затащить меня на ту дурацкую вечеринку. Она давила на меня до тех пор, пока у меня не лопнуло терпение и я не бросила ей в лицо те ужасные слова, которые на самом деле никогда не были правдой. Что она хочет изменить меня и не может просто принять. Что она предпочла бы иметь другую сестру, ту, которая была бы больше похожа на нее. Я знаю, что Кэти любила меня и принимала такой, какая я есть. Я это знаю. Точно так же, как знаю, что она не злилась бы на меня слишком долго. Кэти была великодушна, она забывала все буквально за пару минут. Но я никогда не смогу простить себя за то, что последнее, что она услышала от меня, были упреки. Она одна отправилась на вечеринку братства. Она осталась там на ночь, утром вышла в сад и созвонилась с сокурсницей. По словам полиции, она, должно быть, поскользнулась у бассейна. Кэти ударилась головой о его край, в результате чего потеряла сознание. Затем она упала в воду и утонула до прибытия спасателей.

В одно мгновение Кэти все еще была там, полная жизни, а в следующее – умерла.

Так легко обвинять других. Упрекать их. Ссориться. Но мы не думаем, что наступит этот момент – последний. Последнее объятие. Последнее слово. Последний взгляд.

Почему я не подумала об этом тогда? Почему не обняла Кэти на прощание и не сказала, как сильно ее люблю? Почему не пошла с ней на эту дурацкую вечеринку? Может быть, это вообще ничего бы не изменило, но возможно… только возможно…

– Нам тоже ее не хватает, воробушек, – папа гладит меня по голове, его голос звучит хрипло. – Мы безумно скучаем по вам обеим.

Эти слова провоцируют очередной поток слез. Хотела бы я его остановить, но не могу. Будто последние месяцы слезы копились за чертовой плотиной, а теперь прорываются наружу.

Я плачу, а папа просто продолжает гладить меня по волосам, как однажды уже делал, когда в пять лет я упала с велосипеда и разбила колени. Он позволяет мне выплакаться, пока наконец я не чувствую себя совершенно опустошенной. Голова раскалывается, лицо болит, и я благодарна за носовые платки, которые, наверно, появились в комнате благодаря Лекси.

– Неужели вы приехали сюда сразу, как только прочитали письмо? – шепчу я и слегка откидываюсь назад, чтобы посмотреть на отца, и всхлипываю в последний раз.

– Конечно, – его глаза расширяются. – Хейли, ты… Как ты могла думать, что будет иначе?

Как я могла думать иначе? Вы заставляли меня чувствовать отчаяние все эти дни, недели, месяцы. Я хочу закричать, но не могу. Я уже все сказала в своем письме. А еще я вижу муку на папином лице и не хочу делать ему больнее. Никогда этого не хотела. Я не хотела причинять боль людям, которые мне дороги. Я просто… просто хотела, чтобы мои страдания закончились. Чтобы все наконец закончилось и я смогла увидеть сестру и лучшего друга.

– Мы сняли номер в том большом отеле, – говорит отец, и мне нужно мгновение, чтобы вспомнить, какой отель он имеет в виду. Трехэтажный особняк, когда-то принадлежавший владельцу плантации. Здание, которое восстановил дед Чейза. – Мы пробудем в городе столько, сколько ты захочешь.

Я благодарно киваю.

– Но, Хейли?..

– Да?

Он колеблется. Ему трудно озвучить свои мысли. Папе всегда было легче утешать нас с Кэти милыми жестами, играть с нами или баловать сладостями, чем говорить о чувствах. Это мама была тем человеком, к которому мы приходили, когда нуждались в совете. По крайней мере, до старшей школы. К папе мы обращались, когда хотели сочувствия и объятий.

– Ты была у врача? Или в больнице? Говорила с кем-нибудь?

– Чейз… – запинаясь, произношу я. – Он… Он настоял на том, чтобы меня осмотрел врач. А завтра… – я откашливаюсь. – Завтра я иду с подругой к ее терапевту.

Папа медленно кивает.

– Это хорошо. Это очень хорошо, Хейли.

Между нами повисает молчание. Понятия не имею, сколько сейчас времени, но внезапно чувствую тяжесть этого одновременно чудесного и ужасного дня. Чейзу удалось ненадолго отвлечь меня, но с появлением родителей в Фервуде я вернулась к реальности.

Папа тоже выглядит измученным. Он смотрит в окно на город и молчит.

– Все в порядке, папа, – умоляю я его. – Тебе не нужно оставаться здесь со мной. Ты можешь спокойно пойти к маме.

Он решительно качает головой.

– Не хочу оставлять тебя одну. Не после случившегося. И не… не после того письма.

Стыд, чувство вины и гнев борются во мне, порождая хаос. В горле пересохло. Я бы хотела закричать, но вместо этого заставляю себя изобразить улыбку.

– Я не одна, – тихо отвечаю я. – У меня есть друзья. Я могу позвонить кому-нибудь, чтобы не быть одной.

Брови папы медленно ползут вверх.

– Кому-нибудь вроде Чейза?

Я стискиваю зубы. Если бы он только знал, что Чейз сделал для меня. Что он значит для меня. Именно он бросился на смотровую площадку, чтобы меня остановить. Он оставался со мной, когда мне была нужна помощь. Но отец не знает этого. Он видит только молодого человека с подбитым глазом и сбитыми костяшками пальцев и думает, что понял все про Чейза.

У родителей не было возможности как следует с ним познакомиться – и сейчас не подходящие место и время, чтобы начать это обсуждать. Мы оба измучены, и я не могу продолжать этот диалог.

– Тебе нужно со мной и мамой в отель, – предлагает папа. Только это звучит не как предложение, а как приказ… с ноткой чистого отчаяния.

Я отрицательно качаю головой.

– Я свяжусь с Лекси, – не задумываясь, говорю я. – Она моя подруга. Она живет неподалеку отсюда и может остаться со мной.

По крайней мере, я на это надеюсь. Судя по тому, что я узнала о Лекси за последние месяцы, она ночная пташка и, вероятно, все еще торчит в гараже, ковыряется с какой-нибудь машиной.

Папа явно колеблется, нервно теребит волосы, чем только еще больше их запутывает. Я редко видела его таким. Обычно он выглядит отлично – прическа всегда аккуратная, чисто выбрит, на одежде ни единой складки, а на работу в офис он носит брюки со стрелками, блестящие черные туфли, ярко-белую рубашку с галстуком и пиджак. Даже в редкое свободное время, что у него есть, он предпочитает носить рубашки поло. Но сейчас под его глазами видны темные тени, он не брился несколько дней, а на одежде появились складки. Последний раз, когда я его таким видела, был вскоре после похорон Кэти.