Эмма Чейз - Принц Генри

В том, чтобы зарабатывать самой, есть свое удовлетворение. Самодостаточность. Это вроде как уметь тереть палки друг о друга, чтобы разжечь огонь – навык выживания. Я бы сумела выжить и в дикой природе, если б пришлось.

Ну… по крайней мере, если Каслбрук можно назвать «дикой природой».

Дело в том, что, когда вы зависите от других, они держат в своих руках кусочек вашего счастья. Они могут взрастить его или раздавить в любой момент. Ваша судьба не принадлежит вам. Я видела, как это происходит – совсем ничего хорошего. Пусть моя жизнь простая, может, даже незначительная, но она – моя.

На кухне я наполняю чайник. Обычно в это время я сажусь ужинать, но сегодня – среда, а по средам и воскресеньям я ужинаю с матерью и Пенелопой.

До отъезда остался час, так что будет чай и… немного «Чувства и чувствительности».

Это идеальный роман – в нем как раз в меру драмы и тревоги, чтобы держать интерес, но в основном он легкий, развлекательный и к тому же с самым счастливым концом. Полковник Брэндон – мой любимчик, идеальный книжный муж. Он настолько хороший, добрый и честный, что это даже по-своему сексуально. Когда-нибудь я встречу такого же мужчину, как он – романтичного, уравновешенного и надежного. И плевать, если это звучит глупо или незрело, или попросту нереально, ведь у меня есть своя теория.

Если кошмары сбываются – а иногда они сбываются… то должны сбываться и самые счастливые наши мечты.

Когда мой мятный чай готов, я опускаюсь на кушетку в спальне, набрасываю на ноги мягкий плед, открываю книгу – и заслоняюсь от всего мира.

Некоторые люди смотрят на свою семью и задаются вопросом, а не усыновили ли их. Другие даже надеются, что это так.

Я таким вопросом никогда не задаюсь, ведь моя мать – это очевидная комбинация наших с сестрой характеров. А может, мы обе – ее половинки. Она – затворница. Ненавидит города, избегает вечеринок, редко покидает поместье и не развлекает друзей – по крайней мере, человеческих друзей. Она вполне довольна разговорами со своими цветами в парниках, за которыми с удовольствием ухаживает. Но зато здесь, на своей вотчине, она царит над всем, красочная и яркая – совсем как Пенелопа. В последние несколько лет она стала носить яркие домашние платья, сделанные вручную в Китае, с узором пейсли [14] Узор пейсли – он же «турецкие огурцы», декоративный орнамент каплеобразной формы. , а волосы красит в рыжий цвета восхода. Эдакая смесь миссис Дэшвуд и Ширли Маклейн из «Чувства и чувствительности» в ее лучшие годы.

Кое-кто в нашем кругу считает ее эксцентричной. Другие называют ее Безумной Графиней. Пенни нравится вариант «чокнутая». А я вот вовсе не считаю, что мама ненормальная. Просто она уже пыталась жить по чужим правилам, и это не сработало. Так что теперь она живет так, как нравится ей… а все остальные могут катиться к черту.

– Здравствуй, моя дорогая, – тихо приветствует она меня.

Моя мать всегда была мягкой и обходительной – так уж ее воспитали. Но не стоит принимать внешнюю мягкость за слабость – иногда так же тихо заявляют о самом твердом своем намерении.

Стэнхоуп, наш дворецкий, забирает у меня пальто, стряхивает с него капли дождя. Мама ведет меня в столовую, приобняв за талию. Ее окружает знакомый аромат лилий.

– Расскажи, как дела в библиотеке?

– Ужасно.

– Ужасно? Так никуда не пойдет. Что случилось?

Мы присоединяемся к Пенни, которая уже сидит за столом, настукивая в мобильнике текстовые сообщения. Когда подают первое, я пересказываю свою горестную историю. Наши еженедельные обеды проходят в неофициальной обстановке, но наряд Пенелопы продуман до мелочей. Ее коктейльное платье в королевском синем цвете подчеркивает ее бледную кожу и длинные светлые волосы, зачесанные назад в свободный узел. Ей всегда нравилось наряжаться, и сейчас, в свои двадцать три, она никогда не упускает возможности блеснуть.

В отличие от других матерей нашего социального статуса моя никогда не подталкивала меня к удачному браку или свиданиям – Пенелопа встречается с парнями за нас обоих.

Когда я заканчиваю рассказывать о презентации, мама говорит:

– Бедная моя девочка. И что ты собираешься делать?

– У меня в самом деле нет выбора. Мне придется выступать на симпозиуме и молиться, что меня не стошнит при всех или что я не отключусь.

Пенни усмехается, неотрывно глядя в свой телефон.

– Может, тебе нужно огородить первые ряды? Назвать их «зоной брызг».

– Ну спасибо тебе, Пен, за поддержку.

Она поднимает взгляд.

– Знаешь, а ведь это тебе может быть полезно. Вытолкнет тебя из зоны комфорта.

– То же самое можно сказать и о твоей грядущей военной службе, Пенелопа, – замечает мама.

В Весско каждый гражданин – неважно, мужчина или женщина – обязан пройти двухлетнюю воинскую службу.

Пенни с трагическим видом откидывается на спинку стула, широко раскинув руки, как Христос на кресте.

– Это совсем не то же самое! Я не приспособлена к маршам и лазанью в поту, – она проверяет свой маникюр с блестками, чтобы убедиться, что не сломала ноготь, даже просто говоря об этом. – Я пыталась убедить их отправить меня отбывать срок службы в ТОВ.

ТОВ, или Тыловое Обеспечение Весско, делают всякие шоу и развлекают военнослужащих. Ну а Пенелопа всегда мечтала о славе – она слишком миниатюрная, чтобы стать моделью, но ей определенно хватает драматизма, чтобы стать актрисой.

– Вот это больше по мне. Блестящие наряды и танцы. Но мне ответили, что это противоречит приказам.

– Да, – я ухмыляюсь. – А военным нравится, когда все следуют приказам. Такие уж они.

Пенелопа показывает мне язык.

Прежде чем я успеваю решить, каким непристойным жестом ей ответить, снаружи раздаются раскаты грома, такие сильные, что фарфор и хрусталь на столе жалобно позвякивают.

Дождь бьет в стекла, а пару мгновений спустя еще один раскат грома разносится по всему дому – на этот раз такой громкий, что содрогаются стены. Какая-то полка не выдерживает и кренится, декоративные тарелки и статуэтки летят на пол, разлетаясь на кучу осколков, словно маленькие гранаты.

Я закрываю глаза, но это уже неважно – все становится серым.

Прихожу в себя, хватая ртом воздух. Так всегда бывает – словно меня держали под водой достаточно долго, чтобы я почти утонула.

– А, вот она и очнулась, – воркует мама, сидящая на стуле рядом, пока Пенелопа аккуратно разминает мне спину.

– В этот раз было очень долго, – озабоченно замечает Пенни. – Больше десяти минут.

Меня охватывает знакомое чувство стыда, от которого все сжимается.

– Простите, – шепчу я.

– Давай без этого, – упрекает мама, прижимая к моему лбу прохладную влажную ткань.