Ирина Бэйли - Навстречу Мэй

Захватив бутылку шампанского, Тайлер прошел в спальню. Его стало клонить в сон.

Квартира Найтов была верхом плохого вкуса в интерьере, но Тайлер не принимал в этом никакого участия. Он купил ее два года назад, сразу после свадьбы, и, отдав ключи жене, он предоставил ей полную свободу действий.

Люсиль обожала роскошь и терпеть не могла простоту. Ремонт был сделан с огромным размахом. Весь дом был словно спроектирован для проживания королевской семьи времен барокко cо всеми подобающими ей атрибутами: дворцовыми залами, мраморной лестницей и повсеместной безобразной лепниной.

Если это было зеркало, то обязательно в массивной, позолоченной раме, если светильник то в античной, причудливой формы подставке, если шторы – то тяжелые и громоздкие, если кровать то с резным, позолоченным изголовьем. Весь образ этого жилища никогда не укладывался в голове Тайлера. Он вызывал в нем тошноту и неприятие. Но все сомнения улетучивались, когда он видел сияющее лицо Люсиль, как и в тот самый вечер. Она появилась в спальне, модельно вышагивая в сторону Тайлера на высоких каблуках, в коротком красном платье с бантом впереди и приподнимающим пышную грудь декольте. Она остановилась перед ним, томно посмотрев из-под густых черных ресниц, и, повернувшись боком, кокетливо приподняла плечо, наигранно приоткрыв пухлые губы.

Тайлер расстегнул рубашку и притянул к себе за талию Люсиль. Усталость исчезла, пузырьки шампанского затуманили его разум, и позолоченные пилястры с хрустальными подвесками расплылись в блаженной истоме.

Элва выглядела еще выше, красивее и элегантнее, чем Зак мог ее припомнить. Медные, тугие локоны красиво спадали с ее гордо расправленных, изящных плеч. На ней было длинное, подчеркивающее стройную фигуру, изумрудное платье. В ее темно-зеленых глазах читалась насмешка. В руках Элва держала свежую утреннюю газету.

– Худший фильм, худший режиссер, худший сценарий. Хорошо, что ты еще сам не стал в нем играть, а то бы еще заполучил титул худшего актера, – произнесла Элва, и в ее взгляде насмешка сменилась на отвращение. – Но тем не менее, ты додумался нанять играть в нем бездарей, чтобы они до конца обезобразили твое творение. Зачем, Зак? Я не понимаю, зачем ты это сделал? Все то же тщеславие? Но, может теперь, ты одумаешься и займешься наконец чем-то стоящим?

Она встряхнула перед ним газетой.

– Ты опозорил не только себя и семью, но испортил репутацию своей дочери как начинающего сценариста. Представляешь, какое пятно теперь на ее карьере? Ты о ней подумал, когда отправлялся на эту очередную авантюру? Очередную прихоть человека, которого ничего не интересует, кроме него самого.

Она отвернулась к окну, и мягкие лучи солнца осветили ее нежный профиль. Злость не портила ее одухотворенного красивого лица, а лишь придавала ей терпкости, словно выдержанному дорогому вину.

– И действительно, когда ты о ком-либо думал? – продолжила она. – Кроме себя. Я ухожу, Зак.

Она замолчала, и в ее позе можно было уловить ожидание. Как будто она хотела, чтобы он что-то сказал в свое оправдание, чтобы остановил ее. А возможно, даже схватил за плечи и прижал к стене, чтобы она наконец замолчала и сдалась.

Но Зак молчал и не шевелился. Раздражение, смешанное со стыдом, не давало ему выдавить из себя ни слова. Он понимал, что не может снова потерять жену, но откуда-то взявшаяся в подобной ситуации гордость не позволяла ему, если Элва уйдет, даже обернуться в ее сторону.

Элва бросила газету на стол и направилась к двери. Стук ее каблуков гулким эхом обрушился на пустоту зала с высокими стенами. В воздухе остался лишь легкий запах ее сладких духов.

Входная дверь хлопнула, и Зак ощутил на себе мертвенный холодок отчаяния. Он закрыл лицо руками и громко упал на колени, не чувствуя боли. Его словно захватила гнетущая пустота и теперь разрывала его тело на части. В голове появилась картинка дочери: Оливия стояла со слезами на глазах и с презрением смотрела на него. Потом Элва. И насмешка в ее глазах. Потом снова Оливия. И презрение. Элва. Отвращение. Потом откуда-то возник Тайлер Найт, громко смеющийся над ним, и много людей стояли за ним, одетые во фраки и вечерние платья, они кричали ему: «Позор!», «Полный провал!», «Худший фильм», «Худший режиссер»!

– Нет! – закричал Зак, проснувшись. Все его тело было холодным и мокрым, сердце гулко колотилось.

– О господи, это всего лишь сон. Только сон, – прошептал он, приподнявшись на кровати. Слабые лучи от луны пробивались сквозь шторы, рисуя белую тропинку на одеяле.

Дрожащими пальцами он взял телефон и посмотрел на время. Был пятый час утра. И сообщение на экране.

Зак упал на подушку и закрыл глаза. Сон ушел, а гнетущее чувство пустоты так и осталось в его теле. На его глазах выступили слезы. Не сумев уснуть, он поднялся с кровати и прошелся по квартире. Ему всегда нравились высокие стены и окна в пол, но на этот раз они казались ему удручающими. Он до сих пор слышал торопливый стук каблуков Элвы, глухо ударяющихся о них.

Он остановился перед комнатой, которая была запретной для входа на протяжении трех с половиной лет. Он посмотрел на высокие, тяжелые двери и впервые ему захотелось их толкнуть. Рука зависла в воздухе, но силы оставили его. Он опустил голову и обреченно побрел обратно в спальню.

Он все еще любил жену так же сильно, как теперь ненавидел кино. Те немногие моменты в его жизни, когда ему не надо было притворяться и когда он чувствовал себя в безопасности, были только рядом с его женой. Элва была для него всем, а он всегда вел себя с ней так, будто она была ничем. Он не мог справиться со своей болью, причиненной ее уходом. И ничто не помогало ему. В иных тяжелых случаях время не лечит.

Элва была права: она была несчастна рядом с ним. Так же, как он был несчастен без нее. Уйдя, она забрала у него самое главное: желание снимать фильмы. Точнее, он сам ей это желание отдал, а еще точнее – швырнул от злости ей вдогонку. Со всеми остальными желаниями. А она даже не обернулась. Ни разу. И единственное, чего ему хотелось каждый день, так это чтобы Элва снова была с ним. Но он ничего для этого не предпринимал. Ни единого шага. Он никогда ей не звонил и не писал, и она наверняка даже не подозревала, что для него значила. Он не умел просить прощения и ни разу в жизни этого не сделал, а если быть до конца честным, то попросту признавать свои ошибки и открыто заявлять, что был не прав. А что еще он мог сказать этой идеальной женщине? Этому ангелу с золотыми волосами?

Он ничего не хотел о ней знать. Особенно если она счастлива без него. Он не общался из-за этого с дочерью, оборвав с ней связь несколько лет назад. Оливия училась на факультете сценаристов. И наверняка даже не вспоминала о своем отце-неудачнике.