Кира Мюррей - Сорок второе августа

Он почти никогда не ездил с ней к её родителям. Он, может быть, и не был бы против поехать, но Магдалина не видела в этом смысла. Раньше он предлагал, он всегда отказывалась. Сейчас он уже просто не предлагал.

Магдалина повернула голову, утыкаясь носом в воротник рубашки. Там особенно сильно пахло одеколоном её мужа.

Это была её старая привычка, как будто она пытается спрятаться или же избавиться от внутреннего напряжения. Одевает рубашки мужа, на встречи с родителями и сестрой надеясь избавиться от этого неприятного чувства беспомощной тоски, когда ей в очередной раз высказывают о том, что она живет неправильно.

Это совершенно полностью не помогало. Но и не делать этого она уже не могла.

Надела пальто – скоро уже вечер и уже сейчас чувствуется его холодное, морозное дыхание.

Магдалина забежала в маленький, дешевый магазинчик возле дома, который, казалось, вышел прямо из СРСР. Там за прилавком со старыми весами стояла хамоватая продавщица со стереотипно фиолетовыми волосами и недовольным взглядом.

– Этот торт, пожалуйста, – едва взглянул на стеллаж, сказала Магдалина доставая кошелек.

– Этого нет. Это упаковка, – проворчала женщина.

– Дайте любой, – тут же ответила Магдалина, под косым взглядом женщины.

Глядя на коробку торта, что ей всунули, Магдалина вышла с магазина. Ещё одна глупая традиция.

Все знают, что ей дела нет до того кто какой любит торт. Она не утруждает себя запоминанием, но ей упорно продолжают говорить, чтобы она не забыла купить его к чаю.

Она сама торты терпеть не может, впрочем, как и все сладкое. Так что, чтобы она не купила, её мать все равно будет недовольно ворчать, что она, такая непутевая дочка, нарушает светлую семейную традицию с чаем и тортом.

Когда Магдалина добралась до обычной серой многоэтажки, в которой провела все свое детство, улицы уже были погружены в вечерний мрак. Дождь ещё моросил, но о ливне напоминали лишь лужи-озера растянувшиеся вдоль дорог.

Обычная двухкомнатная квартирка-коробка, выходящая окнами на такой же обезличенный двор.

Магдалина терпеть не могла эту квартиру. Она навеивала на неё тоску.

Летними, впрочем, осенними и весенними тоже, вечерами во дворе собирались компании на подпитии. Они хохотали, что-то кричали. Раньше они горланили песни, сейчас же они включали музыку.

Можно было вместо телевизора наблюдать за их разборками, правда, это слишком быстро надоедало.

Даже когда Магдалина была маленькой, ещё когда её отец был жив, она искренне и всей душой ненавидела эту квартиру. Она знала, что её отец испытывал те же чувства. От того, в очередной раз, когда он увез её на машине на безлюдное летнее поле, она спросила от чего же тот её купил.

В их маленькой семье именно отец приносил деньги. Мать никогда не работала, считая, что женщине не положено работать и она должна сидеть дома, как истинная хранительница очага.

Так что именно слово её отца должно было стать решающим.

Он вздохнул, признал свою нелюбовь к этой квартире.

– Как только я её увидел сразу же почувствовал такую тоску и серость, – наверное, от того, что она была его первым и любимым ребенком он всегда говорил с неё как со взрослой. Ещё не извратилось отношения к детям тем, что их слишком много, – но твоя мать была просто в восторге. Она нашла в ней что-то очаровательное. Видимо, если в Америке идеальная семья – это семья в частном доме за белым заборчиком, то у нас – это маленькая серая квартирка в коммуналке.

Магдалина нажала на звонок, сглотнув неприятный ком воспоминаний. Прошло так много лет, а мысли об отце до сих пор оседают тяжелым грузом где-то в груди.

– Лена, – сказал её отчим, открыв дверь.

Девушка безразлично кивнув, на его такое же безразличное приветствие.

Он стоял в дверном проеме, самый стереотипный из всех возможных отчимов. Девушке казалось, что если кому-то сказать слово «отчим» картинка, которая всплывет в их головах будет советовать этому мужчину. Он даже вышел её встречать в растянутых на коленях трениках и майке-алкоголичке с пятнами на ней.

– Мам, я купила торт! – крикнула девушка, поставив тот на табурет, разуваясь.

– Проходи на кухню! – прокричали ей в ответ.

Отчим поковылял в комнату, пробурчав, что не будет вмешиваться в бабские разговоры. Он неприятно шоркал тапочками, а когда плюхнулся на диван, тот заскрипел старыми пружинами.

Магдалина зашла на кухню, закрыв за собой скрипучую дверь, держа впереди торт, как какой-то щит или белый флаг мира.

На табурете, спиной к окну, сидела Вика. Она поставила правую ногу на сидение стула и упиралась подбородком в коленку, иногда закидывая в рот печенье.

Ей было двадцать три и это можно было понять лишь по некоторым аспектам её поведения. Лишь когда она вела себя как избалованная принцесса, что не наигралась в куклы и интриги.

Внешне же её возраст определить просто было невозможно.

Волосы перекрашенные в модный светлый оттенок, длинные наращённые ногти и надутые губы. Она хлопала своими искусственными ресницами и из-за ботокса в скулах её лицо всегда казалось немного высокомерным.

Но все равно, каждый раз, когда Магдалина смотрела на свою младшую сестру она видела ту маленькую девчонку, которая примеряла пышные платья и крутилась, от чего юбки взлетали. Её глаза сверкали восторгом, а все лицо было искаженно ослепляющим счастьем.

Вика всегда была яркой. Пошла на танцы, пение, рисование, гимнастику. Не задерживалась ни в одном кружке дольше нескольких месяцев, перегорая, но благодаря этому она всегда была первой во всех школьных представлениях и конкурсах.

Детская потребность во внимании переросла в женскую потребность в мужчинах. Казалось, Вика физически не могла жить без восхищённых взглядов и ухаживания.

Она любила саму мысль находиться в отношениях.

А для счастья было достаточно выйти замуж за богатого и красивого. Впрочем, Магдалина была уверенна, что этого Вике действительно хватит. Ей будет приносить радость сама мысль, что вот, она теперь жена.

– И где ты пропадала? – закинув в рот очередное печенье, спросила Вика. На её пальчике сверкало кольцо с большим камнем. Наверное, очередной подарок от поклонника.

– Были дела, – спокойно ответила Магдалина, поставив торт, в центр стола.

– Лена! Сколько раз говорить, что мы любим фруктовые?

Магдалина повела плечом, игнорируя мать.

Ей было уже почти тридцать, исполниться через два месяца, а она до сих пор не может заставить мать называть её настоящее имя, а не сокращение.

Та всегда называла на неё «Лена», когда злилась. Она называла на неё так несколько месяцев после того, как ей исполнилось восемнадцать. А после ещё несколько месяцев вообще не обращалась по имени, обходясь прозвищами.