Владимир Псарев - Женщина мира

– А вот Исакий где?

– Адмиралтейская. Самая глубокая, кстати. И Медный всадник там же.

– Там даже не видно вроде низа станции, когда спускаешься?

– Чушь. Там два эскалатора. Но в сумме очень глубоко. Сто метров примерно.

– Там есть кафе напротив, прямо с видом на собор, – напомнил засыпавший на переднем пассажирском Женя.

– Хочу! – уверенно отвечала Настя. – Мне нужна фотография такая. Круто же!? Влад, скажи, нужна?

– И мне тоже, – рассмеялся он в ответ.

Влад забронировал отель и уложил Настю спать. Она жаловалась на тяжесть в голове и заложенность в ушах, а лучшего способа уменьшить негативные последствия перелёта придумать было сложно. Впереди предстоял весь вечер. "Мансарда", улица Рубинштейна, "ахматовские Пять Углов". Сводить на Дворцовую площадь? Самому Владу это место казалось ушедшим в тираж, как и Красная площадь в Москве, которая когда-то не произвела на него никакого впечатления. Виды с открыток порой оказываются настолько безвкусными в жизни, что не вызывают желания прикоснуться к ним снова. То же и о людях.

Влад угрюмо курил в вытяжку, а Денис безуспешно пытался его развеселить. В конечном итоге, он сдался, махнул рукой, и взялся за Женю. Шла третья по счёту сигарета, но остановиться Влад уже не мог. Казалось, он совсем их не считает, а никотин его организм воспринимает как витамины. Сколько Женя его помнил, лицо Влада всегда было стянуто спазмом, а курение даже немного его освежило.

– Казённые?

– Что?

– Лёгкие-то казённые? Или у тебя их шесть?

***

Машины неслись по Невскому в обоих направлениях, размешивая влажный январский снег, тяжёлыми хлопьями осыпавшийся со свинцового поддона, которым был накрыт город. В сумерках он казался ещё страшнее, угрожая обрушиться на суетящихся под ним людей. Сорок шесть. Обувь мокла. Температура поднялась до нуля градусов, но если в Сибири ноль – это чудесно, то здесь, на Балтике, ветер и дождь насквозь пропитывали тебя болью и желанием спрятаться в ближайшем кафе.

Ориентиром служил шпиль Адмиралтейства, сиявший в любую погоду. От него налево вдоль сквера с фонтанами. "Мансарда" оказалась почти до отказа забита людьми, что нетипично для такого заведения. Все лучшие места были, конечно же, заняты. Вид собора был действительно хорош летом в ясную погоду, но не сейчас, поэтому биться за столик у окна не стали. Влад сразу обозначил Насте, что она может заказывать всё, что угодно, и не должна стесняться. В ответ она поинтересовалась, откуда у него на всё деньги.

– Я хочу, чтобы со мной здоровались. Пройдём.

Лампы жёлтого света оттеняли мягкие восточные черты лица девушки. Настя расчесала волосы, выразив надежду, что никто не заметил, как она выглядела до этого. Женя огорчил её, сделав комплимент.

Настя листала меню, мысленно возмущаясь тому, как чайник чая может стоить тысячу рублей.

– А это хоть в рублях?

– Ага, в белорусских.

Настя, заказав ризотто и овощной салат, выбирала что-нибудь мясное. Пока официанты несли блюда, Денис с Женей спустились покурить. Влад не пошёл, чтобы остаться наедине с ней и помочь ей выбрать вино. Но разговор как-то быстро пошёл не в направлении алкоголя. То ли свет так падал, то ли Питер так подбрасывал, но тянуло на душевные личные беседы

– Меня всё-таки очень волнует твоё состояние. Ты какой-то странный становишься, – Настя смотрела на Влада открытыми чистыми глазами, но слегка улыбаясь, чтобы замаскировать беспокойство, которое ей было от чего-то неловко показывать.

– Да как сказать, Насть. Я устал сопротивляться. Что меня поддерживает? Я устал радоваться за людей, которые не радуются за меня. Чувствую какую-то пропасть, какой-то барьер, понимаешь? Всегда. Даже с самыми близкими.

– Владик, я понимаю, а ты нет, – воодушевлённо объясняла ему Настя. – Нас понимает большинство, но мы не видим этого, и иногда настолько сконцентрированы на своём несчастье, что не хотим принимать поддержку или просто не видим её.

– Я знаю. У меня много есть. Но ужасающая пустота.

– Я сама такая. Но я отказалась от этих терзаний, и увидела мир вокруг.

Наивность, с которой это было сказано, растрогала Влада. Грех забавляться над чужими чувствами, но защитный механизм снова сработал как не надо.

– Что у вас с женой?

– НИ-ЧЕ-ГО, – по слогам процедил Влад.

– То есть как?

– Я её совсем не знаю. А она не хочет знать меня. Я прикасаюсь к ней, и думаю, что прикасаюсь к человеку, которого знал год назад, но вот именно её, ту, что передо мной прямо сейчас, я вижу впервые.

– А как Вы поженились тогда?

– К чему такие сложные вопросы?

– Может, удастся найти причину.

– Причину я знаю, Настя, и она меня не красит.

– А что же?

– Я не готов сейчас объясниться.

Настя продолжала сверлить его карими глазами. Глазами, полными любопытства, оттенённого презрением. То, что хранил в своей душе сидящий напротив мужчина, было ей недоступно.

– Но ведь причина не даёт тебе жить, – настаивала она. – Пойми, это только половина пути. Нужно идти дальше.

– Так это и страшно. И стыдно.

– А за что именно?

– Ты когда-нибудь видела, как любовница ставит свечи за жену своего любовника? А я видел, и мне даже не высказать, насколько дорога может быть цена простого секса.

– Девяносто процентов сердца?

– Да.

– Пойми, Владик, – она ласково взяла его за руку. – Я просто хочу тебе помочь. Хороший человек пропадает.

– Я понимаю, и вот именно поэтому я прошу не лезть так глубоко ко мне в душу. Я пока не готов дать ответы на все вопросы кому бы то ни было. При всём уважении, солнце.

Настя закивала и немного отодвинулась от Влада. Она словно физически ощутила эту границу, непреодолимый барьер, через который никто не мог переступить. Понять бы только, кто его так заботливо возвёл.

Официант принёс салат, а Влад из вина попросил что-нибудь испанского, просто наугад. Парни могли вернуться в любую секунду.

– Но когда-нибудь ты расскажешь про свою деструктивную религиозную секту?

– Пущу ли на просторы "внутренней Монголии"? Да. Я думаю, да.

Новосибирск, Российская Федерация. 23 января 2020 года.

Где-то в вышине раздались хлопки. Белые полосы медленно расчертили небо и превратили глухую ночь в полдень. Всё, чего они касались, было обречено. Белый фосфор невозможно потушить, пока есть, чему гореть.

Люди вокруг бегали в ужасе, одежда тлела, мясо съедала химия. Вдох раскаленного воздуха вызывал ожоги легких. Здесь уже не было ни правых, ни виноватых. Никто уже не помнил, какую сторону конфликта занимал.

Могли ли все эти люди подумать, что свой последний танец станцуют здесь? И как это всё было связано с тем, что мама водила их за руку в первый класс, а девочка за соседней партой передавала записки? Как это было связано с первой сигаретой или последним звонком? Зачем их воспитывали, лечили и любили?