Андрей Звонков - Ворожея

Ну, что сказать? Пообещал.

И засуетился я что-то, да еще меня в район в этот день опять вызвали.

В общем, вспомнил я о Крестовоздвиженье и обещании, когда услыхал колокола.

Бабку, мимо идущую, спрашиваю – почему звон? Она и сказала.

Меня будто током прошибло. Обещал же! А куда теперь? Уже вечер…

Думаю, ладно, может, завтра к ней поеду? Велика важность!

Да вот что-то изнутри толкало меня. «Езжай! Обещал же!»

И, как назло, ни одной попутки.

Смотрю, подвода, вроде как без дела. Я к мужику:

– Отвези, будь человеком! Срочное дело!

– А что случилось? – любопытно ему, вишь!

– Вызов у меня, к бабке Василисе. Срочный!

Мужик аж с лица спал. Помрачнел. Я ему:

– Мне быстрей надо… Вызов очень срочный!

А он словно нарочно как вареный. И чем больше я его тороплю, тем он медлительнее и медлительнее…

Наконец, посулил я ему бутылку купить, пол-литра! Так он, пока я из сельмага две чекушки не принес, не шевельнулся.

Пока он лошадь не докормил, не допоил, мы не поехали. В деревню вкатили уже глубокой ночью, по темноте!

Я с подводы соскочил, побёг напрямик через огороды, задами! Мужик сразу на разворот и давай нахлестывать! Хорошо, луна полная, как фонарь. Да сам не знаю, чем мне еще светило, как я ноги там не переломал?

Подошел, а дом ведьмы еще страшней, чем в первый раз.

У меня часы «Победа» от дядьки-фронтовика остались, там стрелки светятся, я только перешагнул порог, и стрелки на полуночи – раз, сошлись. Кончилось «Крестовоздвиженье»! У меня будто колокол в башке – БАМ!

В горнице вижу: лежит бабка Василиса на лавке, руки на животе сложила, на груди у нее книга, а на книге – кот сидит. Ровно статуэтка. Я про себя даже не подумал, что бабке тяжело дышать, должно быть.

Глазищи кота в темноте светятся.

С неба луна одним лучом засвечивает в дом.

Бабка лежит желтая, восковая, не шелохнется.

Умерла, что ли?

А она говорит, не открывая рта и вообще не шевелясь.

Я вот точно ее голос прямо в голове слышу:

– Ты опоздал, фельдшер. За опоздание – накажу! А за то, что вспомнил все-таки обо мне и спешил, я тебя награжу. Возьми мою книгу и кота. Книгу – читай, если сможешь, может, ума наберешься, а кота корми, дай ему дожить до старости. Если научишься людей любить и природу понимать, откроются тебе тайны, а если нет, так дураком и помрешь и всю жизнь будешь опаздывать к тем, кто от тебя помощи ждет!

Сказала так, что я не сразу в себя пришел. Луна в облако зашла, в избе темнота кромешная. В черных углах мыши скребутся. На чердаке что-то шебуршит, домовой, наверное.

И все. Кот спрыгнул с хозяйки, стал о ногу мою тереться, мурлыкать.

А я Василису осмотрел, уже остывает. С полчаса как померла.

Я ее законстатировал, написал справку о смерти, досидел до утра с покойницей. В доме холодно, печь топить нельзя. Оконце не открыть.

Кот ходил ходил кругами, фыркал в углы, искры пускал… потом всю ночь орал, мявом исходил, даже задремать не дал.

Потом я справку в сельсовет отдал, чтоб похоронами занялись, и к себе в амбулаторию.

Котяра бабкин прожил у меня два года или чуть больше, мышей ловил до самой дряхлости, потом ослеп. Но я его кормил, витаминами подкалывал.

И ведь что обидно, наказ бабкин исполнялся на сто процентов. Опаздывал я. Уж и мотоцикл у меня появился, и телефон в ФАП провели, а все равно – опаздывал. Не то чтоб люди, не дождавшись, умирали, хоть и всяко бывало, но каждый раз я чувствовал – мог бы раньше, хоть бы на чуток раньше, все было б лучше!

Когда кот помер, я его схоронил в лесу.

И в ту же ночь бабка Василиса мне приснилась. Такой, как была в тот мой первый приход к ней – молодая сильная женщина с сединой в волосах и серыми смешливыми глазами.

– Пора тебе жениться, фельдшер. Завтра к вам новенькая медсестричка приедет. Она – сирота. Сватайся через полгода – не откажет. А заклятие я с тебя снимаю, потому что завет мой выполнил, и награжу. Будешь теперь всегда успевать к своим больным, никто у тебя не умрет, пока ты рядом будешь, между человеком и его смертью.

Я и в самом деле женился на новенькой сестричке, с тех пор уж тридцать лет вместе. Книгу я сберег. Читать не читаю, больно мудрено написано. Вроде по-русски, а ни хрена не понять. Потом мне одна старушка и рассказала, что хотела Василиса мне свою силу отдать, да не успел я. А мог бы вот как доктор, – Супрун кивнул на Прыскова, – пальцами в живот потыкать, наговор пошептать и вылечить.

В кухню вошла диспетчер. Толкнула окаменевшую Женьку:

– Соболева, поднимай своих, у вас – вызов!

Женька вздохнула и пошла будить врача и водителя. А мы сидели, забыв как дышать. Наконец Сашка Медведев сказал:

– Прямо мистика с фантастикой.

Борис Акимыч хитренько усмехнулся.

– Фантастика в том, что мы с трех до семи просидели без единого вызова!

Все засмеялись. Действительно! Будто и больные все наши заслушались истории Бориса Акимыча…

Я смотрел вслед уходящей Женечке. А перед глазами стоял ее образ, как она слушала Супруна, синие глаза, соломенные прядки, выбивающиеся из-под черной шапки-ушанки с золотистой кокардой СМП с красным крестом, курносый нос и детские губы, не нуждавшиеся ни в какой помаде.

– Хорошая девчонка, – сказал Борис Акимыч, положив мне руку на плечо, – может, замуж выйдет – повзрослеет? А пока – балаболка. Ты это, Андрюха, собирайся в институт-то, я бригаду сдам… не волнуйся.

Он пошел к выходу, покурить.

Если за оставшиеся полчаса вызов не дадут, можно будет выгружать вещи из машины.

«Хорошая девчонка – Женя, но балаболка», – подумал я. Акимыч очень точно определял характеры людей. Образ блондинки Жени перекрылся шатенкой Виленой, с шоколадными глазами и оливковым личиком.

Я почувствовал себя ослом, стоящим между двумя кормушками, и никак не мог решить из какой же начать есть? Женя – вот, а Вилену я давно не видел уже, больше года.

А потом мне вдруг вспомнилось, что за долгие годы работы на скорой за Супруном закрепилась слава животворца, ведь ни разу на его руках не умер человек. Какие бы тяжелые случаи ни встречались. Довозил живыми.

Эта история мне вспомнилась позже, хотя услышал я странный рассказ фельдшера Супруна еще задолго до трагических событий, свидетелем которых довелось мне стать спустя несколько лет.

Борис Акимыч доработал до шестидесяти пяти, до самой перестройки и прихватизации, ушел на пенсию. Как потом жил и сводил концы с концами – не знаю. Говорили, что квартиру оставил детям, а сам уехал в деревню.

И я бы не вспомнил о нем, если бы… мне не встретились, уже, когда я взялся за эту повесть и общался с разными людьми, собирая материал, названия деревень и легенды о древних колдунах в Мещере, Рязанской области и селах: Ласково, Солотча, Клепики… Рассказывали люди, кто что слышал и о страшном ургане, что пронесся по Рязанской области летом восемьдесят шестого года.