Элизабет Лорд - Похищенные годы

Пока она не встретила Дэвида, она не замечала, как выглядит их квартал. Теперь она стала все сильнее ощущать, как убоги улицы, как воняют мочой переулки, где проститутки ловят свою добычу, где мужчины со шрамами от бритвы на лице встречаются, чтобы обсудить «дело», где бьют и убивают почти каждую ночь, хотя это далеко не всегда попадает в сводки полиции.

Несмотря на то, что власти снесли несколько домов, служивших притонами ворам и проституткам, что были построены новые дома, где бедные семьи старались поддерживать порядок, перемены были лишь внешние. Грязь и проституция притаились под новым фасадом.

Даже сейчас, когда стало гораздо чище, порядочные родители не позволяли девушкам выходить вечером из дома даже вместе с подругами и кавалерами, требовали, чтобы они были дома не позже девяти.

Грязь лондонского смога въелась так глубоко, что отмыть ее было невозможно, кирпичи новых домов за год становились черными. Даже лица казались серыми от грязи. Дети рано переставали расти. Кокни были маленькими и неуклюжими. Мать и отец составляли исключение, оба были выше среднего роста, и это они передали дочерям.

Грязь была не единственной бедой их квартала. Мамина кухня всегда пахла флитом и мылом «санлайт». Им поливали стены, все углы и щели от клопов, которые переходили из одной квартиры в другую, хотя торговец хлебом Соломон, живший по соседству, держал свою лавку в чистоте, и мистер Джекман, другой их сосед, энергичный маленький человек, владелец магазина продуктов для домашних животных, был не менее чистоплотен. Но ничто не могло остановить этих настырных насекомых.

Летом становилось еще хуже – клопы размножались в щелях между кирпичами. Это было частью жизни трущоб, и мать клялась, что они появились, когда вокруг Арнольд Сквер открылись притоны.

В лабиринте переулков люди не замечали их, предоставляя каждому избавляться от клопов в одиночку. «Порок и вши, – часто говорила мать, – от этого нельзя избавиться при помощи флита».

Летти помнила, как в возрасте семи или восьми лет отправилась в одно такое сомнительное место. Какие-то женщины с растрепанными волосами и слишком алыми губами стали ворчать, чтобы она уносила отсюда ноги, но одна с вожделением посмотрела на нее и поманила пальцем. Эту женщину она испугалась больше других.

Когда она вернулась домой и спросила о них мать, то вместо ответа получила подзатыльник.

– Что ты там делала? – бранилась мать. – Разве у тебя нет головы, чтобы ходить к женщинам ночи?

Она никогда не говорила «проститутка». Это было грубое слово. Хотя в том возрасте Летти все равно не знала, что оно означает. Она не понимала, кто такие «женщины ночи», и даже после похода в Арнольд Сквер не связывала это название с отвратительными, страшными женщинами с алыми губами и распущенными волосами.

Притонов уже не было. Улицы, словно спицы колеса, расходились из центра Арнольд Сквер, где теперь возвышалась эстрада, на которой по воскресеньям играл оркестр. Квартал стал светлее, даже несмотря на то, что барачного типа дома не пропускали в него солнечный свет. На улицах играли дети, а прохожие уже не боялись, что их убьют, ограбят или похитят.

Хотя прежние трущобы были снесены, клопы остались и летом черными пятнами двигались по стенам.

Мать поливала все углы и щели флитом, потому что клопы могли размножаться под обоями; в квартире всегда слегка и не особенно приятно пахло миндалем. Летти стыдилась этого запаха. Слава Богу, у них не было других насекомых, которыми изобиловали соседние кварталы.

Сейчас мать болела, и обязанность поливать квартиру флитом, натирать линолеум и стирать белье квадратным бруском мыла «санлайт» лежала на Летти.

Мать и отец приложили все усилия, чтобы вырастить дочерей воспитанными и порядочными, но этого было недостаточно, или казалось Летти недостаточным, когда она видела лицо Дэвида, пробиравшегося воскресным утром через галдящий рынок к их дому.

– Я люблю тебя! – хотелось крикнуть Летти. – Покажи, как сильно ты меня любишь, Дэвид.

Вместо этого она угрюмо проговорила:

– Полагаю, что, если бы я жила где-нибудь в более приличном месте, ты бы уже давно познакомил меня с твоими родителями.

Конец фразы она произнесла совсем тихо, проклиная себя за то, что вообще это сказала. Дэвид посмотрел на нее.

– Мне наплевать, где ты живешь! Ты же не будешь жить здесь всегда! Мне важно лишь, что ты за человек. Ты же выходишь замуж за меня, а не за моих родителей!

– Но когда едешь знакомиться, это совсем другое дело, – начала она и остановилась. – Замуж? – тихо повторила она. – Я? Ты… хочешь на мне жениться? Ты только что это сказал…

Он нахмурился.

– Что с тобой, Летиция? Конечно, я сказал это. Что же еще я должен был сказать?

Зная, о чем хочет спросить, но не умея выразить это словами, она растерянно пожала плечами.

– Да… это все равно.

– Нет, не все равно, Летиция? – Он повернул к себе ее лицо. – Скажи мне, что с тобой? Я… я тебе не надоел?

Он надоел! Господи Боже! Это она боялась, что надоела ему. А что, если он просто увиливает от ответа?

– Я не знаю, как сказать тебе, – вырвалось у нее, и она увидела, как испуг появился в его глазах. – Я знаю, что я… не очень подхожу тебе. Я знаю, что в своем квартале ты мог бы найти девушку лучше меня. Я даже никогда не видела, где ты живешь, но могу спорить, это шикарный, фешенебельный район, и там много красивых девушек. Но я… – Она остановилась, потому что чуть не сказала: «Я люблю тебя». – Но я… постараюсь, Дэвид. Я стараюсь следить за тем, что говорю и что делаю. А я…

Она снова беспомощно пожала плечами. Он спокойно смотрел на нее. Глядя на таксиста, она откинулась на спинку сиденья. Чертов таксист хихикал. Его лица она не видела, но по тому, как напряглась его шея, было ясно, что он давится от смеха, забавляясь их любовной болтовней. Ей захотелось ткнуть его в спину и спросить, над чем он смеется, но приличная девушка так поступить не могла. У нее была своя гордость. Почему Дэвид ничего ему не скажет?

Когда он заговорил, его голос был тих и слегка дрожал. Из-за шума колес таксист не мог его слышать. Она и сама с трудом разбирала слова.

– Летиция, тебе не нужно быть осторожной со мной. Это я должен быть осторожен. Нет, Летиция (она издала возглас удивления), это я боюсь, что покажусь тебе высокомерным и спесивым. Я постоянно взвешиваю, что говорю и как говорю. Я не знаю… я знаю, это звучит смешно, Летиция. Но ты так молода, так свежа, в тебе такая сила, уверенность, честное слово.

– Во мне? – Она не верила своим ушам. – Я никогда не была дальше Юга, куда ты возил меня.

– Не в этом дело, Летиция. – Он говорил необычайно быстро. – Всю жизнь родители оберегали меня, особенно мать. Даже когда я женился… – Он заколебался, как будто это слово могло обидеть ее. – Я не могу сказать, что это был брак по расчету, конечно, мы любили друг друга, но наши семьи больше нас желали, чтобы мы, в конце концов, поженились. Потом, когда Анна и ребенок… – Он снова остановился, слова застряли у него в горле.