Олег Чекрыгин - Современный шестоднев

Новоиспеченный отец Сергий тем временем мирно жил и служил у себя в приходе, в глухомани, до которой, казалось, даже отголоски катастрофы не доходят. Уговорив жену провести с ним отпуск, он снял в соседней деревеньке домик, в котором они поселились втроем с малышкой-Машей, а на службы ездил на велосипеде. Жена, не одобрявшая его религиозных увлечений с самого начала, стать «матушкой» и разделить с ним жизнь по вере отказалась наотрез, и разговаривать об этом не пожелала раз и навсегда с ним. Его священство для нее как будто не существовало. Однако, вне этого все оставалось как будто по прежнему, и время они проводили вместе все втроем вполне счастливо: катались в лодке, удили мелкую рыбешку, ходили в лес по ягоды и ранние по тому году грибы, плескались с Машей на теплом мелководье заросшей илом и травой медлительной речушки… – в общем, пастораль, и только.

Раза два заметил он каких-то теток с приборами, что-то делавших поодаль с пробами земли и воды из речки, но в свете тех событий большого значения не придал: ну что ж, проверяют, видать, на всякий случай. А в конце июля деревья стали как-то слишком рано уж желтеть. И скоро листва на них пожухла, причем с одной той стороны, которая была обращена на юг. Возможно, что и от жары – то лето выдалось на редкость знойным. Так и стояли в ряд деревья вдоль дороги – будто опаленные пожаром, с пожухлою, скрутившейся листвой с той стороны, где их как будто бы лизнуло пламя. Сергея этот факт насторожил, ведь он по образованию был специалист по атомной энергии, физик-инженер. Не желая тревожить жену своими подозрениями, он промолчал тогда. Однако, из опасения, что это может оказаться неспроста, под предлогом обещанного ухудшения погоды и возможного похолодания он поспешил ускорить их отъезд домой в Москву, не дожидаясь больше окончания их отпуска и тех счастливых дней.

А спустя неделю Чернобыль вторгся в их собственную маленькую вселенную – Маша тяжко заболела. Сперва пошли по всему телу пятна, скоро превратившиеся в синяки, и поднялась температура. А день на третий, подняв с горшка ребенка, мать с ужасом увидела, что он полон черной крови. И началось… Врачи только руками разводили: не то «красная волчанка», не то еще какая-то напасть с мудреным названием. В общем, детский организм вдруг как будто сошел с ума и ополчился собственным иммунитетом на свои сосуды. И почки, в которых тех сосудов – километры, не выдержали первыми. Прогноз – неукротимый, злокачественный нефрит, и в результате – смерть не далее месяцев трех-шести. Возможное лечение – гормоны, вдруг помогут? Никто не знал, как быть, а меж тем ребенок просто таял на глазах. Ручки обвисли плеточками, тонкие пальчики стали совсем прозрачными, а с побледневшего осунувшегося личика на папу с укоризной смотрели ставшие огромными детские глаза: «Ведь ты же можешь все, так помоги мне».

Говорят, «кто не был на войне, не видел смерти – тот Богу не молился». Он тогда молиться стал ночами. Убедившись, что дорогие его забылись наконец тревожным тяжким сном, вставал тихонько, чтоб не потревожить, и уходил на кухню, где в кромешной тьме поклонов бил по тысяче и больше, до изнеможенья, иль до утра стоял, бывало, на коленях со вздетыми вверх, к небесам, руками – и исходил горячими слезами. Но Небо все молчало, было глухо к его мольбам. А между тем ребенок уходил, жизнь в ней кончалась. И тогда зимой однажды, в ночь накануне Николина дня, придя в отчаяние и возопив, он поставить Богу дерзнул условие: «Ты можешь все, Ты можешь мне помочь, я верю, знаю – значит, Ты не хочешь. Почему, зачем – не мне судить. Но знай, что если Ты меня покинул, если не захочешь мне помочь и бросишь нас на произвол злого рока – и я Тебя покину, брошу веру, и жить не стану, удавлюсь, когда умрет ребенок», – сказал так Богу, и молиться бросив, злой, отправился к постели дочери дежурить, ее держать в руках биение слабой жизни и детский сон хранить, как память о любви.

Жена наутро, заранее договорившись, повезла Машу к какому-то целителю-буряту. И хоть не верил он, и думал о вреде, и опасался, как бы не вышло хуже – не стал перечить понапрасну, чтобы не рушить пусть и призрачной надежды, которая уж много раз, явившись было через тех или других, обманывала горько. Стоял мороз. Закутав Машу в шубу и платки, она ушла, а он, проводив их до машины, пошел домой и принялся слоняться, не зная, чем себя занять – все из рук валилось, а молиться он не хотел. Не стал он больше обращаться к Богу: все что можно, уже сказал Ему, и замолчал, возможно, навсегда.

Несколько часов прошло, они вернулись. Жена была растеряна, о чем-то думала своем, и отвечала на его расспросы невпопад. Да он особо не настаивал в расспросах.

– Да, такой важный. Он руками все над ней водил. Сказал зачем-то, что почка сплющена одна, но никакой болезни он не обнаружил. Озадачен очень был. Просил придти к нему еще, через неделю. И денег с нас – ты представляешь? – он не взял, сказал, что ничего пока не сделал, что должен разобраться, а пока – ничем чтоб не лечили, будет от гормонов только хуже.

О чем-то думала она, но он не стал выпытывать, чтоб не замкнулась. И точно, спустя время сама пришла к нему.

– Ты знаешь, – тут она замялась. Он ее не понукал, – Встреча странная была у нас сегодня. Я выходила с Машей из такси напротив самой двери – и поскользнулась. Навстречу мне шагнул смешной такой старик: бородка белая и волосы седые из-под шапочки, как у тебя, похожей на скуфейку. Меня он поддержал, а Машу поднял. И подержал ее, пока я расплатилась с шофером. Потом сказал ей, мне передавая, с улыбкой ласковой такой: «Что, деточка, болят у тебя глазки? Ну, не плачь, и мама с папой тоже пусть не плачут. Все у тебя пройдет зимой холодной». И нас перекрестил. Пока ее взяла я, шаг шагнула, и оглянулась, чтоб поблагодарить за помощь – его уж нет, а улица пуста…

– Ты что ж? Не поняла? Ведь это… – он от волнения стал ходить туда-сюда и всплескивать руками.

– Кто? Что? Ты думаешь…? Да толком говори! Ну?

– Как хочешь – но это же был сам Никола-Чудотворец! Точно, он. А ты не поняла. Вот и твой целитель не нашел уже болезни никакой. Исцелена! О, Боже! Слава!

– Да погоди ты. Раскаркался уже! Где то исцеление?

– Увидишь. Теперь она поправится, я знаю. Ты мне верь.

И с того часа чудо Бога вступило властно под их семейный кров. В горшке в тот день они кровь увидали – но алую, как будто из аорты. Затем, днями, моча стала прозрачного красноватого оттенка, потом – бледней, бледней, и через неделю от той беды не стало и следа. Ребенок поправлялся, начал есть, потом смеяться и болтать, как прежде. В общем, Слава Богу, ожила. И он – ожил. Опять молиться начал, и Бога сокрушенно умолял простить его безумие и дерзость. Врачи по прежнему лишь развели руками.