Олег Мисковец - Современная почта

Когда я вспоминаю о тебе,
я вспоминаю почему-то зиму.
Воспоминанье так необъяснимо,
как наша встреча, встречи и т. д.

Когда пытаюсь все забыть, хотя
всё невозможно, вспоминаю лето,
не потому, что было то и это,
а потому, что было лето до тебя.

Зима не идет неслучайно,
непросто не падает снег,
но пусть эта страшная тайна
останется тайной для всех.

Пусть кажется это глобально,
Земля потепленьем больна,
а правда в кровати двуспальной,
над ней из бумаги луна.

Внезапною встречей согрета
расплакавшаяся зима,
и вовсе не хочется лета,
и даже весна не нужна.

Но календари не отменишь,
и прежде вопроса ответ.
Влюбленное, нежное: «Веришь?»
Житейское, горькое: «Нет».

Я помню каждый твой изгиб,
я помню запах твой и влаги
вкус из всех возможных мест.
С утра как палкой был избит,
я помню, в приступе отваги,
легко одевшись, к тебе лез.
Деревьев много – скажут лес,
народу – назовут парадом,
когда любви – твердят: не надо,
а слышится всё время: Yes!

Закат невозможен,
рассвет неизбежен,
ночь коротка, будто выстрел.
И времени ножниц
лезвия режут
отпущенные нам числа.

В стихах обресть покой желая,
касаюсь клавиш всякий раз,
как буквы нужные найду.

И, находясь недалеко от рая
(буквально рядом), я горю в аду,
когда пишу о Вас, для Вас.

То ревность корчится сгорая,
то правда катиться из глаз,
воспоминания ведут

хромую мысль по краю края,
почти не чуя пустоту.
Я рад бы забывать о Вас,

стыдясь, желанья заменяя
на что-то большее, подчас
уже не веруя в мечту,

сомнения перебирая…
но где найти другую ту,
с которой после пары фраз,

по буквам смыслами играя,
жизнь начинается на раз,
на два сползая в пустоту,

на три счет времени теряя,
и превращает простоту
в трагициничный парафраз.

Ожидание во всём.
В каждой вещи, в каждом месте
напряжение под двести
двадцать. Приезжай, замкнём

вплоть до перегрева всех
групп контактных сложной схемы,
что качается на стенах
тенью двух сплетенных тел.

Чем бы ни кончилась жизнь – живи!
Чем бы ни началась смерть – страдай…
Хочется это сказать любви,
но не услышит она меня.

Глухонемая, ущербная,
мученая разлукою,
нервно-сомнительно верная,
измены распята мукою.
Светлая, настоящая,
немыслимо интересная,
разнообразно манящая
и до конца неизвестная.

Нету страшней ожидания
того, что вовек не сбудется.
Взято почти из писания:
свыкнется, стерпится, слюбится.

Какая ночь, какое утро
Нас привело туда, где мы?
Какие силы света, тьмы?
Какие мудро иль не мудро

произнесенные слова?
Твои или мои? Как будто
наши. Вспомнить трудно.
Забыть возможно ли? Едва.

Видимо, угодно богам,
что судьбу заставили вновь
развести нас по полюсам
небольшой планеты Любовь,

крохотной планеты совсем
с общим населением два
человека с разностью тел,
но единством душ. Навсегда.

Переулок, уходящий за угол,
неба кусок ночного, о кна, ст е ны.
Город свое прошлое запугал
новостроем, и, боясь измены,
очередного плана генерального,
особняки жмутся к домам,
грустно глядя окнами на всякого
проходящего мимо врага,
сворачивающего, возможно,
не в их будущее вовсе.
Быть архитектурой сложно
в 2007-ю московскую осень.

Осень. Листва, слетаясь в костры,
придаёт туману копченый запах.
Птицы упрямо летят на запад —
Вероятно, для них там юг. До поры

черно-бело-немой недолго совсем
(как оператору плёнку сменить).
Будущий снег дождём семенит,
оставляя царапин следы на всех

кадрах навсегда уходящей натуры,
уходящей от лета в зиму
стремительно, необъяснимо,
обиженно, скорбно, хмуро,

но невыносимо красиво.

На Солнце пятна, на Луне моря,
на Марсе лёд оранжевого цвета,
а мы живём на голубой планете
давно, бессмысленно, неумно, зря.

А кто не зря – готовится лететь
не раз проторенной дорогой
по направленью к гаснущей звезде
искать другие, кроме водорода,

причины, чтобы ей гореть.

В капле морской – соль.
В капле духов – сны.
В капле дождя ноль
примесей со стороны.

В свете звезды – даль.
В свете луны – ночь.
В свете свечи жаль,
что прочь мотыльку не смочь.

В искре сварной – шлак.
В искре костра – жар.
В искре из глаз мрак —
реакцией на удар.

В крике «ура» – страх.
В крике конца – «пли».
В крике любви «ах!» —
всё, что придумать смогли.

В жизни всего – тьма.
В жизни всего нет.
Жизнь не длиннее дня
вдруг начатого в обед.

«Нет, весь я не умру»,
умру частично,
от горя, околев к утру,
умрет та часть, что с Вами лично
(не надо только грязи)
была близка так безгранично,
как могла, но разве
этого достаточно. Причиной
смерти, как запишет
доктор-время, станет асфиксия:
«Видите – не дышит,
а я, увы, без эликсира»…
…светало, еле слышно
ночь, комариной песнею звеня,
пошла на убыль, уводя
с собою ставшую вдруг лишней
и мёртвой Вашу часть меня.