Алиса-Наталия Логинова - Ночь посреди мира

– … и рыбные мануфактуры страдают, понимаете?

– Понимаю, – согласился Янтарский.

– Я рад, что мы с вами сходимся по этому вопросу, – вальяжно кивнул Веселовский и покрутил в воздухе Паркером. – Жаль только, что государство не склонно прислушиваться к тем, кто действительно понимает в происходящем.

«К счастью для всех нас», – подумал Янтарский. Вслух сказал:

– Марья Петровна передавала нижайший привет.

Это была ложь, но она, наконец, вывела Веселовского из дебрей спасения родины. Он поправил очки:

– Да-да, и Марье Петровне доброго здравия. Но боюсь, новые известия о её прошении могут вашу супругу несколько огорчить.

«Не ходить домой ночевать? А куда я денусь?».

На мгновение Вениамин Борисович представил драматическое бегство с секретарём в какие-нибудь джунгли (а лучше в пятизвездочный отель посреди них), но тут же отогнал эти мысли.

Веселовский, не дождавшийся реакции от собеседника, продолжил:

– Вы же знаете, Вениамин Борисович, моё тёплое отношение к вашему семейству, нашу долгую дружбу…

Ещё пять минут о том, как ценит Веселовский родственные узы. Янтарский пал духом.

– … И я никогда не отказывал драгоценнейшей Марье Петровне в просьбе! – патетически продырявил воздух напротив себя ручкой Веселовский, оставаясь, впрочем, вполне спокойным. – Но бессильны мы перед силами вышними, увы.

Янтарский все ещё выжидательно молчал.

– Понимаю, – развел руками Веселовский, – понимаю. Разочаровал. Да. Но – увы! Не всесилен. Сделал что мог. Но – они!

– Они? – повторил Янтарский.

– Увы, – вздохнул Веселовский, на вкус Вениамина Борисовича излишне притворно. – Не подумайте, Бога ради, что мне безразлична судьба вашего наследника…

– Что вы, – сказал Янтарский. – Все мы очень переживаем.

– Я всё так и передал, в точности, живописал картину страданий, прекрасный нрав вашего сына…

Янтарский порадовался, что не попросил воды, а то сейчас бы поперхнулся.

– … практически всё замяли. Но, понимаете, – Веселовский понизил голос, – одно дело всё же учеба, это дело привычное, понятное. А тут-то – сами понимаете!

Янтарский задумался, слишком ли поздно признаться, что он ничего не понимает.

– Мне так и сказали, мол, одно дело – в учёбе пособить или глаза на что закрыть, дать одаренному чаду второй шанс.

– В случае Романа минимум четвёртый.

– Видите! Я всё устроил. Однако же поймали этого Яковлева, и закрутилось.

– Яковлев, – осуждающе сказал Янтарский. Веселовский сочувственно качнул подбородками:

– Увы. Паршивая овца! Мать-одиночка. Всё с ним было ясно. Конечно, он пошёл клеветать на приличных людей…

Вениамин Борисович снова ощутил неподдельный интерес. Что его сын делал с этим Яковлевым? Грабил старушек?

– Не подумайте, что я сколько-нибудь поверил этим слухам!

– Нет-нет, что вы!

– Я отстаивал честь и достоинство перед всеми чинами, и, поверьте, все они считали, что Яковлев лишь из чувства зависти опустился до клеветы!

– Так, – сказал Янтарский, – и что же изменило их мнение?

Веселовский снова драматично развел руками.

– Простите меня, и вы, и супруга! Но вот буквально на днях имел разговор: было сказано, что появились новые лица, новые свидетели и что заинтересовались ВЫШЕ, – Веселовский возвел взгляд к потолку и снова покосился на Янтарского. – Не сомневаясь в добродетелях вашего сына, господин проректор всё же вынужден уступить, а с ним, увы, и я лишаюсь возможности повлиять на участь Романа Вениаминовича.

«Мне кранты».

В кабинете он опасливо набрал номер съёмной квартиры сына.

– Здравствуйте, Вениамин Борисович! – узнал его друг, имени которого Янтарский, конечно, не помнил. – Ромы нет. Марья Петровна сказала, он уехал к родственникам…

– О, – сказал Вениамин Борисович. – Ну да. Конечно. Совсем забыл.

– Не предупредил и не оставил квартплату, – пожаловался парень на том конце трубки.

– Бывает, – ответил Вениамин Борисович, прекрасно понимая, что несет чушь. – А что там за слухи про Яковлева?

Всё-ещё-безымянный друг с чувством рассказал про наркотические средства, и тут Янтарский-старший наконец сопоставил события с газетной заметкой. Он пообещал сообщить о возвращении Романа, но забыл об этом раньше, чем положил трубку. По всему выходило, что Марья уже в курсе происходящего и просила Василевского попросить за сына… но полиция наткнулась на этого Яковлева, и дело приняло дурной оборот. Марья предусмотрительно отправила Романа подальше из столицы, пока она не замнёт дело, и сейчас наверняка перебирает знакомых.

Это значит, с тоской подумал Вениамин Борисович, что завтра-послезавтра его отправят с визитом к двоюродному брату, человеку жёсткому и болезненно принципиальному, чего Марья никак не желала понимать, равно как и множества других вещей. Поначалу он пытался ей объяснить, питая надежды, что она, как и всякий разумный человек, поняв устройство мира перестанет с ним спорить, однако выяснилось, что не понимала Марья очевидных вещей не от глупости, а от нежелания их принимать. Это было своего рода позицией: я отказываюсь это понимать, следовательно, этого не существует. Понимала же она, разумеется, то, что подтверждало её взгляды и не заставляло в них усомниться.

Так и выходило, что это не кузен Вениамина Борисовича – человек неподкупный и несговорчивый, а это Вениамин Борисович просто не умеет найти к нему правильный подход.

Подразумевалось: не то, что другие. Другие-то умеют.

Чем сильнее Вениамин Борисович оглядывался на других, тем сильнее подозревал, что эти «другие» существуют разве что в голове его жены вместе с той предполагаемой «другой» жизнью. Все логические объяснения разбивались об эту воображаемую идеальную жизнь, которая почему-то должна была Марье Петровне достаться и происходить. Она обвиняла его в недостатке денег, хотя поначалу он раз сто, не меньше, оправдывался: самолетостроение казалось прекрасным вложением денег его родителям, никто не мог подозревать, что дирижабли потеснят их, а потом и полностью выгонят с пассажирских перевозок. Родители поступили разумно с вложенным капиталом, и он последовал их примеру – нельзя же на полном серьёзе обвинять его в том, что у них не было машины времени?

Но нет, ничто не трогало Марью. Деньги должны были магическим образом преумножаться, а он – делать карьеру несмотря на все заверения, что продвигать по службе его мало кому интересно. Чужие мужья все сплошь были идеальными отцами, ежедневно приносили большие доходы, сопровождали жён на светские рауты и выглядели как Аполлоны и Адонисы.

Поэтому когда он, привычно уступив жене, отправился к кузену, то просить за сына даже не собирался.