Ирина Минаева - Три часа утра

– Ну и что? – наивно возразила Стасенька.

– Одной больше, одной меньше, – рассудительно добавил Лепилов, за что тут же получил подушкой по голове.

Он с радостным смехом снялся с «лежбища» и, отбежав в целях безопасности в дальний угол, скромно уселся там на стул.

– Так чем же вы с ним занимались? – продолжил светским тоном Рожнов.

– А как ты думаешь? – спросил Лепилов с самым невинным выражением.

Стасенькина подушка незамедлительно полетела в угол. Сэнди её ловко поймал и кинул в Рожнова. Вадим сунул её себе под бок и глубокомысленно заявил:

– Я полагаю, вы с ним всю ночь вели беседу о любви и дружбе.

– Нет! – с жаром возразил Сэнди. – Только о дружбе!

– Вы оба дураки, – сказала Стасенька. – Если хотите знать, мы с ним правда всю ночь разговаривали…

– О чём бы это? – поинтересовался Рожнов со сладкой улыбкой.

– О народовольцах, – не подумав брякнула Стасенька.

– О чё-о-ом?! – переспросил Рожнов, уставившись на неё во все глаза.

– О народовольцах…

Сэнди, молча хватавший ртом воздух, наконец, разразился диким хохотом. Рожнов зашёлся тоже. Они ржали до полного изнеможения, с криками «Ой, не могу!» и «Ой, умираю!», настолько самозабвенно, что Стасеньке вдруг тоже стало смешно. Не смеялась одна Лора. Переждав приступ их буйного веселья, она неожиданно спросила:

– А о чём именно?

– Ну… сначала о первом марта… – вытирая выступившие от смеха слезы, ответила Стасенька. – Потом вообще о них обо всех… про какого-то Витковского он что-то рассказывал…

– Квятковского, – поправила Лора.

– Какая разница… Много их там всяких, – отмахнулась Стасенька. – Смешно, конечно…

– Он не всякий, – вдруг перебила её Лора. – А ему… ну, этому твоему Юлию… когда вы о них говорили, ему тоже было смешно?

– Вообще-то нет, – сказала Стасенька. – Как ни странно…

– Анекдот, – заключил Рожнов. – Нет, он у тебя явно со сдвигом. Так я не понял, ты ему сказала, что замуж-то выходишь?

– Да, – не моргнув глазом соврала Стасенька.

– А он?

– Благословил! – снова заржал Лепилов.

Для усыпления Стасенькиной бдительности Вадим сделал вид, что на этот счёт успокоился, однако решил всё-таки разобраться до конца.

На досуге (точнее, на лекции по теорграмматике) он перечитал информацию в полученном от Толика блокноте. Материала хватало: здесь можно было развернуться.

Самыми ценными являлись, пожалуй, сведения о «близких отношениях» этого типа с женой Боба Веденеева. Боб был старше Рожнова на три курса, но несколько раз им доводилось весело проводить время в одних и тех же компаниях, так что при необходимости возобновить приятельские отношения с ним проблемы не представляло.

Боб был деловым человеком. Окончив институт кое-как, он, тем не менее, сумел устроиться переводчиком в престижном НИИ, причём не с английского – своего основного, и даже не с немецкого – второго языка, а с японского, хотя понимал в нем не больше, чем Паша Минин – в латыни. Здесь нужно пояснить, что непосредственно перед экзаменом Паша мог произнести на этом языке, а точнее, всего лишь с его элементами одну-единственную популярную на факультете фразу: «Тамбовский люпус тебе амикус».

Самое интересное заключалось в том, что вот уже почти два года из НИИ Боба не гнали и один раз даже дали какую-то сверхплановую премию, которую он пошёл пропивать, кажется, в «Москву», – Вадим сейчас не помнил точно название кабака, в котором они тогда случайно встретились.

Любопытно, известно ли Веденееву о том, что его распрекрасная Мэри крутит роман с этим типом?..

Кроме того, интерес представляли также сведения о том, что комнату в коммуналке Медникову сдаёт некая Кривцова Любовь Петровна, официантка из кафе, где он подрабатывает. Можно будет сделать ему подлянку с «квартирным вопросом»: намекнуть этой особе, что есть желающие платить за её хоромы больше. Мелко всё это, конечно, но что ещё в наших условиях можно сделать? Где-нибудь на Сицилии он бы с ним, понятно, обошёлся по-другому.

Вадим усмехнулся, представив себе красивую динамичную сцену авантюрно-мафиозного содержания.

Вот он в сопровождении двух преданных громил-телохранителей входит в убогую комнатёнку в коммуналке. Встрёпанный гражданин Медников при их появлении прекращает пялиться в телевизор и в страхе забивается в самый дальний угол.

Дальше надо сказать что-нибудь изысканное, например, из «Крёстного отца»: «Через минуту на этой бумаге окажется ваша подпись – или ваши мозги!» Красиво, но зачем Вадиму его подпись? Не расписку же с него брать в том, что он не намерен отбивать Стасеньку…

В крайнем случае, можно просто набить ему морду. Но сначала – разведать обстановку.

Разведывать её Вадим поехал в понедельник к Медникову домой. Хоть Стасенька и выбросила его номер телефона, они как-то сумели тогда встретиться, следовательно, необходимо было блокировать всяческую инициативу с его стороны.

Юлий оказался дома. Открыв дверь, взглянул удивлённо, но тут же принял свой обычный независимый вид.

– Заходи. – Кивнул ему на диван, сам сел на подоконник. – Чем обязан?

– Не догадываешься? – спросил Вадим небрежно.

– Какие-нибудь проблемы в личной жизни? – предположил Юлий с легкой тенью издёвки.

Вадим некоторое время молча смотрел на него, чувствуя, что, пожалуй, уже не прочь начать действия, предназначавшиеся на крайний случай.

– Проблемы, – произнёс он, наконец, медленно и раздельно, – в скором времени возникнут, по всей видимости, у тебя. Если не оставишь Стасеньку в покое. Она – моя невеста, тебе это понятно?

– Видишь ли, – сказал Юлий спокойно. – Я вообще-то против браков по расчёту. Не станешь же ты утверждать, что она тебя любит?

Вадим уже с трудом сдерживал закипающее бешенство.

– Интересно, кого же ей ещё любить? Уж не тебя ли?

Молчание Медникова, а ещё больше – совершенно неуместное в данной ситуации выражение теплоты, мелькнувшее на какое-то мгновение в его глазах, совсем сбили Вадима с толку.

– Короче, так, – сказал он, поднимаясь. – Считай, что я тебя предупредил.

И отбыл восвояси.

«Самоуверенный болван», – подумал Юлий.

Интересно, какая была бы рожа у этого красавчика, доведись ему слышать в ту ночь свою невесту: «Юлий, я люблю тебя!» – открытым текстом. И дальше – что это какое-то наваждение, что она никогда не испытывала ничего подобного с Рожновым, да, даже не «с Вадимом», а «с Рожновым», – и снова: «Юлий, ты… Я люблю, люблю, люблю тебя…»

Он неожиданно почувствовал к сопернику что-то вроде лёгкой жалости.

Собственно, понятно, почему. На мгновение снова вспыхнула оглушительная боль, которой отозвалось в нём три года назад известие о любви Маши к Сладковскому. Мир рушила невозможность осознать, каким образом несколько дней разлуки перечеркнули вдруг все их сумасшедшие от счастья годы, и минувшие, и те, что никогда уже не будут ими вместе прожиты…