Мария Эльнорд - Адюльтер

– На чем играешь? – Я решаю сменить тему, так как болеет он или нет – мне все равно, это никак не отразится на моем желании общаться с ним.

– Фортепиано и скрипка, немного на басах и ударных могу.

Мы проходим по коридору к лестничному пролету и спускаемся вниз. Настроения совсем нет, а необъяснимое предчувствие подначивает плохие мысли. Даже небольшая экскурсия Кевина не приносит никакого успокоения.

– Мистер Коллинз может показаться весьма эксцентричным, но он отличный учитель и режиссер. Кстати, учителей на актерском называют «мастерами». Но мистера Коллинза называют Зануда Бак.

Кевин отворачивается, чтобы скрыть улыбку, но в его глазах вспыхивает задорный огонек. Мой новый знакомый инстинктивно пытается скрыть свои эмоции, надевает маску «нормального человека», но как же это неправильно. Ненормальные – те, кто вынуждает таких, как Кевин, скрываться под масками.

Внезапно я вспоминаю, как в школе мы с ней устраивали взбучки кем, кто обижал других. Мы хотели, чтобы люди были добрее друг к другу. Она так хотела. Добрее нее я никого не видел. Она всегда излучала тепло и доброжелательность даже по отношению к тем, кто этого не заслуживал.

Я в городе, где все началось, и, черт возьми, как бы я ни пытался, выкинуть ее из головы у меня не получается.

Когда мы оказываемся в коридоре, я невольно останавливаюсь, впустив в память вспышки из прошлого. В тот день она звонко смеялась, обнимала меня крепко-крепко, а я предвкушал отъезд в Грецию. Наш выпускной класс пригласили на день открытых дверей в университет, но спустя пару минут вступительной речи ректора в актовом зале мы с ней решили сбежать на озеро.

Последний лучший день в этом городе.

– Мы пришли, – сообщает Кевин, затормозив возле двери.

Парень покачивается на пятках, барабаня подушечками пальцев по лямкам рюкзака. Он хочет что-то сказать, но не может решиться. Неожиданно, не говоря ни слова, он резко отворачивается и стремительным шагом направляется обратно.

– Эй, не хочешь посмотреть репетицию? – громко спрашиваю я.

Кевин примерзает к месту, а затем молча возвращается обратно.

Ведет он себя забавно: смущенно улыбается, смотря себе под ноги.

– Отлично, – подбадриваю его я, когда мы проходим в зал. – Мистеру Дженкинсу скажешь, что устроил мне экскурсию.

– Мистеру Дженкинсу наплевать на мою посещаемость. – Кевин присаживается в кресло на последнем ряду. – Я подожду тебя здесь.

Не отводя глаз от сцены, я спускаюсь к мужчине. Я сразу же догадываюсь, что это мистер Коллинз, ну или Зануда Бак, судя по тому, как эмоционально он жестикулирует и нервно размахивает листками с записями. На сцене разворачивается драма, в эпицентре – девушка, терпящая оскорбления других.

Зануда Бак не обращает на меня ни малейшего внимания. Он расстроенно хватается за голову после каждой реплики актеров. Впрочем, ребята выглядят довольно уставшими. Они лениво передвигаются по сцене, а массовка и вовсе зевает и разминает спины.

– Мистер Коллинз? – тихо зову я, но тот меня не слышит, и тогда мне приходится легонько толкнуть его. – Мистер Коллинз, я пришел по поручению мистера Дженкинса.

– О, музыкант! – Его глаза загораются. Мне не удается понять: разыгрывает ли он любезность или всегда так театрально проявляет эмоции.

Он останавливает репетицию и громко объявляет о моем прибытии.

Девушки на сцене заметно оживляются, парни бросают в мою сторону безразличные взгляды. Я же замечаю угольно-черный, блестящий рояль в глубине зала и по вполне очевидным признакам узнаю свою любимую марку – Steinway & Sons.

Зануда Бак приглашает меня на сцену и начинает задавать дежурные вопросы. Как банально. Я отвечаю не задумываясь, ведь меня лишь одно волнует: я должен добраться до инструмента и услышать его великолепное звучание.

Наконец-то мне предлагают сыграть.

Надеюсь, рояль содержали в хорошем состоянии. Даже одна расстроенная нота – преступление для Steinway & Sons.

Я сажусь за инструмент. Но что сыграть? Моцарт, Бетховен, Шопен – в моей голове разом всплывает добрый десяток любимых классических произведений. Вот только душа хочет петь, и, как только мои пальцы касаются клавиш, вместо Моцарта звучит грустная мелодия, которую я слушал в самолете, когда возвращался в Соединенные Штаты.

Мир перестает существовать. Вокруг образовывается непроглядная темнота. Музыка проникает мне прямо в сердце, и я становлюсь частью этого звука, частью инструмента и начинаю петь, вкладывая особый смысл в каждое слово.

Меня переполняет невообразимое удовольствие. Кажется, скитаясь столько лет по миру, я, наконец, очутился в нужном месте в нужное время!

Неожиданно сквозь темноту сомкнутых глаз я замечаю яркие вспышки.

Ширма рядом с роялем наклоняется, яркие вспышки освещают женский силуэт.

Я прищуриваюсь и ощущаю, как сердце пропускает меткий удар. Пальцы застывают над клавишами. Я встаю из-за инструмента и иду к девушке, надеясь, что обознался.

– Олли?

Заглянув за ширму, я вижу ее испуганные шоколадно-карие глаза. Она приоткрывает от удивления рот, и ее бархатные губы, чей призрачный вкус проносится на моем языке, тут же смыкаются обратно. Словно молния, меня пронзают все те годы, что мы провели вместе, и я чувствую прилив гнева, осознавая, как же бездарно мы их потеряли.

Олли тяжело выдыхает, и испуг исчезает, уступая место холоду и безразличию.

Образ, оставшийся в моей памяти, образ любящей, нежной, счастливой девушки моментально разрушается. Передо мной стоит совершенно другой человек, и, судя по холодному взгляду, призраки прошлого его не тревожили.

Оливия разрывает наш зрительный контакт и молча уходит. Широкими шагами, придерживая фотоаппарат, она проходит мимо мистера Коллинза и бодро поднимается по лестнице к выходу.

У меня не получается взять себя в руки. Мы не чужие люди, и именно этот факт заставляет меня пойти за ней. Я срываюсь с места и спускаюсь со сцены, не сводя глаз с Оливии. Девушка прибавляет шаг, и я начинаю идти быстрее, но внизу меня уже встречает мистер Коллинз, ненавязчиво перегородив мне путь.

– Мистер Форд! – Он взмахивает кипой листов в руках. – Сейчас я передам вам сценарий и ноты. Думаю, завтра мы уже сможем отрепетировать вместе.

– Отлично, давайте, я пойду их разбирать.

По закону подлости мастер слишком долго возится с листками, и, выглядывая из-за его плеча, я вижу, как Оливия выходит из актового зала.

Давай же, шевелись, Зануда Бак!

Когда ему удается выудить ноты, я резко выхватываю их из его рук и пулей несусь к лестнице, чуть ли не перепрыгивая ступеньки. Заметив меня, Кевин поднимается и уже собирается что-то сказать, но я жестом прошу его оставаться на месте и вырываюсь в коридор. Я оглядываю студентов, но не замечаю ее.