Оля Шкарупич - Спасибо, что ты меня бросил. #откровения телевизионщицы

Терапевт кивнул.

– Все верно. Просто представьте на минуту, как различается детский и взрослый мир, и как важно иногда разглядывать мир детскими глазами, чтобы не допустить психотравм. Конечно, со временем воспоминания маленькой Вики сотрутся, забудутся… Но схожий опыт в возрасте двух лет – подстава. Психика человека развивается по определенным законам: в два года ребенок начинает сепарироваться от матери. Он понимает, что существует отдельно от мамы, но если страшно/волнительно, то всегда можно найти ее глазами, прибежать к ней, стать единым целым и успокоиться. Психика записывает – быть отдельным безопасно. Можно сближаться и отдаляться по желанию, и это никак не влияет на отношения, если дистанция в допустимых рамках. И во взрослом возрасте, начиная создавать отношения, мы также вместе и в то же время отдельно. Однако, если психика усвоила, что отдельно может закончиться потерей, то создается правило: мама, а в будущем и партнер, ненадежны и надо их контролировать. На плечи ложится двойная нагрузка: за себя и за того парня. Это выматывает обоих.

Он помолчал:

– Интересно то, что партнеры подбираются с противоположными травмами: то есть один, например, с синдромом брошенности, с выходом в контроль, а другой, наоборот, избегает гиперконтроля, увеличивая дистанцию… И оба на крючке, за который можно бесконечно дергать.

– Ну как так? Это у меня ощущение брошенности… Но Антон? Антон, которого опекали каждую минуту, которого не выпускали из объятий мама, папа, сестра…

Психотерапевт пояснил:

– Понимаете, гиперопека может быть даже хуже, чем брошенность. Брошенного ребенка видно: ему не хватило любви, и он тянется ко всем, чтобы его любили. Он просит о любви, требует, потому что знает, что ему недодали. А в гиперопеке ребенку давали все, за ним фанатично следили, кормили, одевали, но не замечали, что у него внутри. За него хотели, за него делали и забывали спросить – а чего хочет он? Фактически он также брошен, только все замаскировано десятью слоями излишней заботы. А маленький мальчик тосковал, он мечтал, чтобы им кто-нибудь интересовался… Кто он? Какие у него желания? К тому же опека формирует дикое чувство долга. Ты должен отдавать, потому что в тебя так много вложили, а на самом деле тебе больше половины из этого было и не нужно.

Вечером мы с Кирой пили чай, когда позвонил Антон:

– Ты хочешь приехать проведать кота? Мы соскучились.

Надежда вспыхнула в груди, но я моментально ее погасила. Вряд ли. Если человек за два года не созрел для того, чтобы стать мужем и отцом… Вряд ли он созреет им стать за неделю-месяц-два. Это снова самообман, отрицание, чтобы не было больно.

– Пока нет, – я старалась говорить спокойно.

– Когда ты вернешься? – немного взволнованно спросил он.

– Пока не знаю…

– Ну да, давай так…

Мы замолчали. Пауза затянулась. Я повесила трубку.

Будильник зазвонил в 06.00 утра. Мне показалось, что я спала часа два. Я заставила себя встать, принять душ, затолкала в себя бутерброд и собрала оставшиеся вещи.

В 07.10 я села в такси, чтобы приехать вовремя.

Алена набрала в 08.00:

– Ты где? – спросила она взволнованно.

– Подъезжаю.

– Я зашла в здание аэропорта. Тут табло вылета на китайском.

Я хохотнула.

– Подожди. Сейчас поменяется на русский.

Я забежала в здание, нашла наши стойки регистрации. Алена сидела у окна и смотрела в телефон. Я подбежала к ней, и мы обнялись.

– Паша сказал, что у него очень плохое предчувствие по поводу нашего полета. Впервые такое.

Я заволновалась. Хоть Паша работает на стройке и не участвовал в «Битве экстрасенсов», но мы делали сюжеты про крушения самолетов, и там участвовали люди, которые доверились предчувствиям. Они смогли ими поделиться только потому, что не сели в роковой самолет и остались живы.

– Может, Паша просто волнуется? Или не хочет, чтобы ты ехала?

– Надеюсь, что да, – Алена глубоко вдохнула, – есть еще новость…

Я уже боялась продолжения.

– Мест рядом нет.

На стойке регистрации подтвердили.

– Да, девушка будет сидеть на третьем ряду, место С. А вы… – она посмотрела на экран компьютера, – на 16 ряду, место D, – и она улыбнулась так, будто посадила меня в частный самолет.

Я ее оптимизм не разделила, вспоминая трагедию в Шереметьево. Там те, кто сидел до 12 ряда, выжили, а остальные теперь смотрят на нас с небес. Я прикидывала: Алена потеряла накануне паспорт, предчувствие Паши и разные места в самолете. Как будто кто-то хотел спасти Алену, но избавиться от меня.

– А может, есть еще какие-нибудь варианты? – с надеждой уточнила я.

– Вы можете с ребятами поменяться, – она указала на соседнюю стойку. – Они тоже хотят сидеть рядом.

«Ребятами» оказались мужчины лет 35—40, которые грузили лыжи и чемоданы на багажную ленту.

– Хотите сидеть рядом? – я махнула посадочным в воздухе.

Мужчины посмотрели на меня. Один, похожий на Шрека в кепке, с подушкой на шее, вяло кивнул, а другой отвлекся от чемоданов и улыбнулся.

– Можно, я Миша, – кивнул он, – в самолете поменяемся.

Человек с подушкой на шее (зачем она, если летишь два часа? Настолько затекает шея?) тоже на всякий случай кивнул.

– До встречи в самолете, – улыбнулась я. – Какое, вы говорите, место? 2С?

– Да.

– До встречи.

Мы пошли в сторону досмотра.

– Ты ему понравилась, – шепнула Алена.

– Кому? Шреку? – удивилась я.

– Нет, второму.

– А-а-а, его зовут Миша. Он сразу представился. Это такой типаж. Мне кажется, ему все нравятся. Видимо, высокий уровень тестостерона.

Чуть позже мы встретили их в магазине беспошлинной торговли, они стояли на кассе. Объявили посадку, и мы с Аленой рванули предъявить посадочный, чтобы сесть на нужные места. Позже зашли «ребята». Миша уточнил:

– Вы хотели поменяться?

– Да, – кивнула я.

«Мы уже и поменялись», – хотелось добавить мне. Но я не решилась.

– Куда мне надо сесть? Сюда? – он указал на мое место.

– Нет, – я обернулась в проход, забитый людьми, которые остервенело запихивали ручную кладь на багажную полку, – вы же на 15 ряду сидите?

– Да, – подтвердил он.

– Ну тогда сейчас с вами рядом сядет ваш Шре… Друг.

Он кивнул и улыбнулся.

Человек-подушка был настроен менее лояльно. Он долго копался в вещах, держа в зубах свой посадочный. Потом вытащил его из рта, посмотрел на номер места, на цифру на панели над моей головой и, скорее, констатировал, чем спросил:

– Вы сидите на моем месте.

– Да, – обрадовалась я, внезапно возникшему взаимопониманию, – а вы будете сидеть рядом с другом!

Я просияла.

– А на каком месте я сижу теперь… рядом с другом? – без энтузиазма протянул он.

– 16D!

– Отлично, – он с тоской взглянул на забитый проход, – пойду на свое место.