Юлия Волкодав - Счастье на бис

И смотрит ехидно. Сашка улыбается. Да, теперь она видит, что ему легче. Еще минут двадцать они проводят в тишине. Всеволод Алексеевич не спеша пьет чай и приходит в себя, Сашка возится рядом: моет посуду, протирает стол, раскладывает по ячейкам в ящике вилки и ложки, сваленные на раковине кучкой со вчерашнего дня. Когда Всеволод Алексеевич, пусть и делая долгие паузы между фразами, начинает рассказ, Сашка вздыхает с облегчением.

– Однажды мы были на гастролях в Америке. Тогда еще, в советское время. Считалось огромной удачей выехать на гастроли в капиталистическую страну, тем более в США. Нам, счастливчикам, все коллеги завидовали. Хотя условия предоставляли дикие. Мы сопровождали нашу олимпийскую сборную, выступали для своих же спортсменов, а жили, не поверишь, в здании тюрьмы. На время Олимпиады ее освободили от заключенных и поселили советских артистов! Впрочем, их тюрьма оказалась получше некоторых наших отечественных гостиниц, но речь не о том.

Сашка само внимание. Она готова его слушать бесконечно. Несмотря на то, что ей надо бы вернуться на работу. Или хотя бы позвонить. Оставлять его снова одного точно нельзя.

– Никаких экскурсий нам не устраивали, посмотреть страну не давали. На автобусе привезли в так называемую гостиницу тире тюрьму, на автобусе увезли. Сопровождающие из одного всем известного ведомства тщательно следили, чтобы мы не ходили по их «загнивающим» магазинам и не покупали всякий хлам. Впрочем, у нас и денег-то не водилось, жалкие пара долларов суточных, сэкономленных на еде. Но на обратном пути, по дороге в аэропорт автобус застрял в пробке. Аккурат возле редакции журнала «Плейбой», представляешь? Мы тогда о нем и не слышали, конечно. Но фишка в том, что на улице возле редакции именно в тот день стояли девчонки в их «фирменных» костюмах. То есть почти раздетые, но с заячьими хвостиками и ушками. И раздавали что-то прохожим. Наверное, новый выпуск журнала, а может, какие-то рекламные листовки. Что мы тогда в этом понимали-то? Мы, осатаневшие от почти что тюремной жизни и двухнедельных гастролей, вполне еще молодые ребята увидели полураздетых девок-зайчиков! Из автобуса нас, конечно, никто не выпустил. Но увиденное еще долго будоражило наше воображение. А когда границы открыли, железный занавес рухнул и «Плейбой» стал продаваться в любом киоске, все это интересовало гораздо меньше. Что ты ухмыляешься?

– Да так, ничего. Вспомнила, как году так в девяносто восьмом вы сами для «Плейбоя» снялись!

– Я?!

Он, бедный, чуть чаем не давится.

– Вот и у меня была такая реакция, когда мне сообщили. Рванула в город, искать журнал. Пока бегала, столько всякого в воображении нарисовала.

– Саша, что за глупости. Не снимался я для «Плейбоя»! И вообще, мне в девяносто восьмом уже было лет…

– Да я вам даже найду этот выпуск, если захотите! Вы дослушайте. Покупаю я журнал, открываю. Там вы на целый разворот. В костюме, даже с галстуком. И с новогодней мишурой на шее, дело-то было перед Новым годом. Поздравляете всех девушек страны с праздником.

– Ах, вот оно что! Представляю уровень твоего разочарования.

– Скорее облегчения!

Вопросительно поднимает бровь.

– Ты настолько не питала иллюзий по моему поводу? Возможно, в девяносто восьмом для «Плейбоя» я был и староват, но в целом вполне еще…

– Я просто не хотела, чтобы вами любовалась вся страна и целевая аудитория «Плейбоя» в частности, – хмыкает Сашка. – Ревновала, да. Мне хватило публикации в «Спид-инфо» топлес с какой-то девкой в обнимку.

– А вот это помню! Ты поверила? Серьезно? Тебя не смутило, что я стою в одних брюках, а девушка в вечернем платье и при полном макияже? Несколько странное сочетание, тем более для позирования фотографу. Это был наглый фотомонтаж и откровенное вранье в статье.

– А мне было двенадцать лет, Всеволод Алексеевич. И я еще верила тому, что пишут в газетах. Но, вы правы, в фото я не особо поверила. Но не из-за странного сочетания. Просто тело на фотографии было не ваше. У вас всегда на одной цепочке крестик и кулон с Зодиаком висели. А на фото их не оказалось.

– Ну, их я мог и снять.

– Никогда не снимали и вдруг сняли?

Крестик и кулон он носит до сих пор, ему не мешает, он их даже не замечает. К большому удивлению Сашки, которой мешает любой аксессуар, начиная с колец и заканчивая сережками. Серьги она не носит с окончания школы, уже и дырки в ушах заросли, наверное. Часы надевает, в силу необходимости. И то затягивает ремешок до упора, чтобы сидели намертво, не болтались, лишний раз напоминая о себе.

– Тебе на сыщика надо было идти учиться. Такие мелочи замечаешь. А с газетой той мне следовало бы судиться. Но в то время это еще не практиковалось.

– Надо было, – соглашается Сашка. – Хоть заставить опровержение опубликовать. Я неделю ревела.

Она поздно спохватывается, что сказала лишнее. Он уже услышал.

– Господи, почему еще? Ну подумаешь, идиоты журналисты.

– Потому что вы – Туманов! Вы, с вашим репертуаром и послужным списком, не должны в таком вот виде на газетных страницах появляться.

Она выдает дежурную, только что пришедшую в голову версию. Ну не правду же ему говорить. Что ревела она из-за прилагавшегося к фотографии интервью той самой девушки. Которая рассказывала, как Всеволод Алексеевич называл ее «доченькой», а она его «папой». После сума сшедшего секса за кулисами, в гостиницах и даже в машинах. Сашку от степени откровенности той статьи до сих пор передергивает. Что уж говорить о ней в двенадцать лет.

– У тебя телефон сейчас разорвется, – замечает Всеволод Алексеевич, скорее, чтобы сменить неловкую тему.

Телефон переведен в беззвучный режим, и на экране высвечивается, что Сашка пропустила уже двенадцать вызовов.

– Это с работы. Боюсь, что ничего ободряющего они мне не скажут, а плохих новостей на сегодня и так достаточно, – вздыхает Сашка и встает, чтобы помыть его чашку. – Шли бы вы отдохнуть. А я придумаю что-нибудь особенное на обед, раз уж завтрак вы проигнорировали.

– Я тебя расстроил? – серьезно спрашивает он.

– Не больше, чем в девяносто восьмом, – отшучивается Сашка. – Идите полежите, у вас уже взгляд плавает.

Нормальное действие лекарства, которое она ему вколола. Сашка дожидается, пока утихнут шаги, и берется за телефон. С заведующей разговор будет не из приятных.

Ночь. Благословенное время суток, когда, если очень повезет, никому ничего от нее не надо. Когда можно снять все маски, особенно самую непосильную, ту, что с улыбкой «у нас все хорошо». Выкурить традиционную сигарету. Но сегодня сигарета не одна. В банке-пепельнице гора окурков, на крыльце рядом с Сашкой пустая смятая пачка. А Сашка сидит, уткнув голову в колени, и ревет. Потому что просто больше не может.