Раиса Крапп - Дашенька. Роман

– Ой, не говори ерунды! – сморщилась Алла. – Будет она на дороге караулить! Да тебе только распорядиться, и доложат минута в минуту, когда автобус придёт.

– Но её же Кирилл может там встречать, прямо из автобуса.

– А ему-то откуда так точно знать?

– Аля, не хочу я эту девчонку к нам в дом вести!

– А я хочу! Они надо мной сколько издевались? Пусть теперь Кирке в сто раз хуже будет. Вот сколько я могу ему гадости сделать, столько и сделаю. И я хочу каждой минуточкой насладиться. Мне было плохо – теперь пусть им плохо будет. Я хочу видеть, как ей плохо. Приведи Дашку!

Галина Георгиевна вздохнула: она слишком хорошо знала свою Аллу, влажный блеск в глазах говорил о том, что надо ждать истерики, и чтобы её прекратить, всё равно придётся уступать Аллочкиному капризу. И Галина Георгиевна сказала:

– Хорошо-хорошо. Успокойся.

А когда она привела девочку Дашу, что-то случилось с ней самой. То ли виной стала безропотность этой девчонки, то ли захватил её агрессивный напор Аллочки, но она поняла дочку: оказалось, так сладко видеть, как девчонка бледнеет, какие затравленные у неё глаза. Только одного опасалась Галина Георгиевна, как бы Аллочка не набросилась на «гостью» с кулаками.

Вот домой к Кирке пойти – эта мысль, правда, ей самой в голову пришла: обложить его, чтоб со всех сторон красные флажки. Тогда уж он точно не вырвется. Аллочка, в общем-то, права оказалась. Если б он смог первым с Дарьей поговорить, неизвестно ещё, как бы она себя повела. А теперь, после того, как с ней «побеседовали», ему трудноватенько будет найти поддержку с её стороны. Теперь у него одна возможная опора осталась – мать с бабкой. Вот и надо её выбить тоже. Пусть и оттуда на него давят. Тогда деваться ему станет некуда.

И Галина Георгиевна заторопилась в дом Кирилла. Правда, тут она рисковала – он мог оказаться дома, мог просто выгнать её. Конечно, из этой ситуации тоже можно было бы выгоду добыть – синяки на руках, к примеру, не помешали бы. Но очень уж не хотелось угодить в положение выкинутой на улицу.

Галине Георгиевне, повезло – Кирилла дома не было, и всё получилось в лучшем виде: мать и бабка остались перепуганные до полусмерти. И отведённую им роль сыграют как миленькие.

…Кусок времени, как она шла домой, как в дом вошла – эти минуты совершенно выпали у Даши из памяти. Она не плакала, даже как будто и не думала ни о чём – как сомнамбула, медленно разделась, легла на кровать, сжавшись в комочек, и… заснула.

Даша не слышала, как пришла мама, увидела её спящей и тихонько позвала по имени.

– Ну, спи-спи, доченька, – ласково прошептала она и укрыла одеялом. – Намаялась, золотко моё.

Не слышала приглушённого стука двери и голоса Кирилла:

– Что, пришла Даша?

– Дома! Спит вон, умучились, видать.

– Ну, пусть спит, не будите её.

Даша проспала весь день. Часов в шесть мать пыталась разбудить её, чтоб ужином накормить – нет, не могла добудиться, спала дочка как убитая. Подивилась, конечно, Мария на такой беспробудный сон, но тормошить Дашуньку не стала: может, она, бедняжечка, всю ночь глаз не сомкнула? Да поди-ка намерзлись ещё в автобусе, известно ведь, какая техника в сельской автобазе – латаная-штопаная, по бездорожью да распутице битая, где на честном слове работает, а где на мате-перемате.

Сидела Мария тихонько, работала – Дашенька дома, больше и не надо ничего, на душе хорошо, спокойно. Позвякивали ножницы, шуршала ткань. Машинкой швейной стрекотать не стала, сберегая дочкин сон. Но только если б знала Мария, что предшествовало этому сну, какое нервное потрясение пережила Даша, покоя на душе и близко бы не было. Ненормально Даша спала, а Мария на свете не первый день жила, знала, что после сильного потрясения, от горя иль ещё какой боли, человек может и в летаргический сон впасть – психика будто сбегает от непереносимой реальности. Если бы только мысли такие пришли к Марии, подняла бы она панику. А так – ну, что ж, спит дитё. Плохо, конечно, что не поевши, ну да проголодается коль, сама тогда проснётся. Вот Кириллу ещё плохо – скучно без Даши. Сколь раз забегал сегодня, Мария и со счёту сбилась. Но дочку будить не дала, ничо, пусть денёчек поскучает, тем праздничнее им будет праздник, улыбалась про себя Мария.

Да покою на сердце у Кирилла не было. Места себе не находил, день долгий, безумный, всю душу повытянул. Про свадьбу сегодня и думать забыл – до веселья ли, когда чувство такое, будто облит помоями с головы до ног, и что ни делай, а тошное чувство это не проходит. Особенно после того, как побывал он у Елецких. А как было не пойти, когда кипела в нём злость на прокуроршу – с какой это стати она заявилась к матери и бабке, наговорила чёрт-те чего, наорала. Пусть-ка теперь поорёт на него, на Кирилла.

Только Галина Георгиевна кричать не стала. Говорила сдержано. Вот глаза шибко нехорошие были, и смотрела она в упор, с угрозой. Угроз её и обвинений пустых Кирилл не испугался, но противно было.

– Я тебя посажу, можешь не сомневаться, – к этому сводилась суть всех её слов, да она и немногословна была.

– А в доказательства коньяк отравленный подошьёте?

– Ты об доказательствах не переживай. Будут доказательства.

– Ну, дак и у меня будут.

– Это что ж, ты со мной тягаться решил?

– Не знаю я, что такое вы задумали, а только добра вам из этого никакого не выйдет. Под статью хотите меня подвести? Сперва об том подумайте, что мне тогда разницы не будет – по одной статье идти или, к примеру, по двум.

– Грозишь? Ты – мне?!

– Зачем? Предупреждаю.

Аллу он не видел, да и видеть не хотел.

…Даша проснулась среди ночи и до утра глядела в обступившую её темноту. В душе было так же темно, пусто и выстужено. Ненормальный сон её стал своеобразной анестезией, к которой прибегла Дашина психика, просто выключив её сознание на время, пока организм справлялся с нанесённым ударом. Теперь последствия его ослабели, по крайней мере до степени, когда эмоции уже не грозили взорваться сметающим, болезненным, бесконтрольным бунтом-протестом.

К этому времени минуты, проведённые в доме Елецких, утратили смертельную свою ядовитость, и хоть болело, жгло, будто клеймо раскалённое, но ожог души переродился в урок, пусть жестокий, горький как хина, но урок, и Даша была сегодня уже не та, что вчера. Так отмирает, делается бесчувственной кожа на месте ожога. В глубине под ней скрыта тоненькая, чувствительная кожица, но сверху укрыта она мёртвой, которой всё равно – хоть коли её, хоть режь.

Утром Даша была спокойна, разве что немного медлительна, задумчива – вроде как не от мира сего. Но, чтоб это заметить, надо было приглядеться, в самую глубину глаз заглянуть, только едва ли Даша пустила бы туда сейчас кого бы то ни было. Часу в десятом услышали они, как стукнула калитка.