Алэн Акоб - Забытые орхидеи Монмартра

Но как-то она приехала, с коротко подстриженными русыми волосами, с уже почти сформировавшейся грудью, от неё пахло дорогими духами, и он тогда в первый раз заметил, что у неё большой, выразительный рот. Она не была уже той бойкой, весёлой девчонкой, что бегала по холмам и оврагам вместе с ним. Днём они вместе лежали в поле на траве и смотрели в небо, как плывут над головой кучевые облака, он чувствовал, как край её ситцевой юбки лежит на голой коленке из-под шорт. Вечером вместе сидели у опушки леса на поваленном бревне с облезлой местами корой и смотрели закат, ночью искали созвездия Большой Медведицы и Водолея. Потом поцеловались, и она разрешила ему потрогать свою небольшую грудь. На следующий день он пришёл к ней домой, и они уединились на чердаке в маленькой комнатушке. Пока внизу шумели гости у родителей, она успела стянуть на кухне бутылку Cahors, шоколад и яблоко, дальше все произошло случайно, то ли от выпитого вина, то ли пришло время любви, а может, и то, и другое вместе. Потом были клятвы верности, слёзы и расставание. Звали её Агата.

Порой бывает так, что жизнь нам дарит человека, без которого ты даже себя представить не можешь. Нет, это не только любовь, это ещё что-то другое, похожее на болезненную привязанность. Каждый жест, слово, движение – это мазок краски на полотне, на котором ты пытаешься изобразить на свой лад то, что в реальности может иметь абсолютно противоположные очертания. Что это – самообман, иллюзия, бредовая фантазия слабового человека. Нет, это нечто большее, чем палитра чувств, где каждая мысль, переживания, ощущения есть не что иное, как частичка твоей души. Некоторые называют это любовью, другие – индивидуализированным половым инстинктом.

Макс сидел на диване в мастерской, со стаканом виски на донышке, глубоко затягиваясь только что свёрнутой самокруткой и с тревогой думал о заказе, который надо было закончить в срок, заплатить за просроченную аренду помещения, за воду, газ, холодильник был полупустой уже третий день. Ему давалось всего лишь три дня на портрет корсара в пиратском костюме с тростью в руке, на фоне пиратского корабля в море. Заказчик абсолютно не торговался, лишь только передал фотографию человека, который должен был быть изображён. Картина ему никак не давалась. Сказывалась усталость от напряжения и неудач, преследующих его в эти последние дни. Всё началось со звонка хозяина мастерской, который надменным тоном довольно-таки недвусмысленно намекал, что выставит его на улицу, если он не внесёт квартплату в ближайшие дни. Макс нагрубил ему в ответ, на что тот, не попрощавшись, бросил трубку. Можно было бы, конечно, попросить взаймы у Агаты, но он дал себе слово никогда не опуститься до этого, в тот день, когда он не сможет обеспечить сам себя, просто сядет на поезд и возвратится домой.

Пылающий жаром огненный пепел свалился с конца косяка ему прямо на брюки и, прожигая насквозь ткань, дошёл до ноги. Он вскочил как ужаленный, стал стряхивать пепел с брюк. В этот самый неподходящий момент зазвонил телефон.

– Макс ты пошёл на рандеву? – спрашивали в трубке.

– Почему ты не пришла, Агата, я ждал тебя в баре?

– Макс, ты не ответил на мой вопрос.

– Пошёл.

– Ну и? Рисуешь?

– Нет, пробовал писать, ничего не получается.

– Сиди дома, вечером загляну, – после непродолжительного молчания: – Послушай, Макс, а что если попробовать с музыкой?

– Это как, Агата?

– Сиди дома не выходи, скоро подъеду, – бросая трубку

Ханс Циммер – «Пираты Карибского моря», палитра, краски, кисть, холст, первый мазок, за ним второй, начинают появляться первые контуры человека в камзоле пирата, лицо, нос, немного больше краски на волевой подбородок, ага – глаза, опять её взгляд.

– Я вижу, ты стараешься, – бодрый голос Агаты, тихо подошедшей к нему, до этого молчаливо сидевшей за столом, работая на компьютере. О да, она умеет вселять надежду, всегда была такая, редкий дар заставить человека поверить в себя.

– Камзол вышел неплохо, угу, пойдёт, – рассматривая нижнюю часть портрета. – Лицо бледное, вот только глаза не его. Откуда ты взял этот разрез и ресницы длинные, ты отошёл от фотографии которую дали. Ну и как, ты запросил ту сумму, что я тебе посоветовала? – снимая с себя кружевные трусы голубого цвета типа «стринги».

– Да, конечно, – поднимая юбку обратной стороной кисти в красной краске.

– Осторожно, не выпачкай меня, – расстёгивая блузку на груди. – Я сегодня останусь у тебя, ты не против? – кокетство, крутя зрачками.

– Когда-нибудь мне, видно, придётся привыкнуть к этому.

– Не болтай глупости, знай, я только твоя и больше ничья.

Она осторожно подымается с дивана, наверное, думает, что сплю. Нет, я давно проснулся, имитирую сон, как она оргазм, мне нравится, как она уходит от меня, странно, но мне всё приятно в ней, даже уход, это целый ритуал. Она всегда одевается сидя, сначала нижнее бельё, застёгивает застёжку на белых сандалиях с коротким каблуком. Потом смотрит на меня, минуты две, три. Лёгкий скрип половицы, шаги, сейчас она стоит перед зеркалом и разглядывает себя со всех сторон, взгляд её задерживается на грудях. Иногда мне кажется, что она прекрасно знает, что я не сплю, это последний штрих нашей любви – позволить себя созерцать, крохотная пауза, электрический скрип надетой блузки, ещё одна небольшая пауза, она сейчас последний раз окинет меня своим непонятным взглядом, иди и догадайся, о чём она думает на прощание, лёгкий хлопок двери, затем пустота вокруг и внутри меня.

После неё звуки за окном – машины, визг тормозов, чей-то крик. Если открыть входную дверь – у соседей поют, стреляет преступник в американском сериале, бубнит зарвавшийся политик по телевизору, где-то танцуют над головой, вроде я не один в этом многоэтажном доме, и в то же время каждый раз, как она уходит от меня, – это моя душа уходит вместе с ней, уступая место одиночеству. Счастье ты моё кратковременное и несчастье моё бессрочное, ты прекрасна, как день, и темна, как ночь, когда тебя нет рядом со мной, я знаю – у тебя есть муж и дети, а у меня есть только ты, да я с моими холстами.

После того как Агата последний раз была в нашей деревне, прошло целых два года, двадцать четыре месяца телефонных звонков, писем и грусти. За это время я успел окончить школу, уйти из дома (старик на пенсии стал просто невыносим), превратиться в голодного художника. Продажа моих пейзажей и натюрмортов не приносила доход, разве чтобы не сдохнуть с голоду. Я жил только одной мечтой – уехать в Париж, чтобы быть рядом с Агатой. Монмартр тянул меня, как муху дерьмо. Нет, конечно, я не был весёлым юношей-балагуром, счастливым сынком богатых родителей, я знал прекрасно, что такое сон на голодный желудок и носить обноски старшего брата. Нелегко смотреть на мир глазами художника, через призму красок и очертаний, особенно когда ты сыт через день. Наконец этот день наступил. Я еду к Агате.