Witch Rocks - Фея

– Операционная на третьем этаже в пятом корпусе.

***

В такое время суток – то бишь в семь вечера – людей в госпитале не много, а меньше, чем когда-либо. Может быть, ничего удивительного, но меня это напрягало.

Стены в больнице были светло-голубые, не режущие глаза, а расслабляющие. Но освещение здесь просто ужас: яркие лампочки фирмы «Вырви око».

Это медицинское учреждение отличалось от того, которое находится в нашем районе. Оно было слишком стерильным и чистым. В этом медицинском учреждении я еще не увидела ни одного старика. Спрашивать об этом не было смысла и интереса. Скорее к нему.

Я бежала прямо, иногда сворачивая по указателям. Капитан бежал немного позади меня. Резко останавливаюсь у схемы госпиталя, потому что я заблудилась и запуталась. И не только здесь.

Около операционной сидела Люда. Ее колени были стерты до крови, одежда и лицо были грязными, а волосы спутаны.

– Как хорошо, что ты пришла! – Прокопьева буквально слетела со стула и обняла меня. Подругами мы с ней не были, поэтому обниматься тоже было ни к чему, но я ее обняла в ответ. Чисто с человеческой позиции. – Мы ехали ко мне и…

– Прости, я не хочу этого знать, – строго перебиваю ее и сажусь напротив нее. – Я не хочу знать подробности, мне хватает того, что он пострадал, – ненавижу подобные ситуации: никакими хорошими последствиями они не кишат. Попал в аварию – уже больно, так что слушать душещипательные подробности, как она чудом выжила и вызвала помощь моему брату, я не хочу. Достаточно того, что он в операционной.

Прошел час. Втроем мы сидели молча. Я лишь думала. Удобно осмысливать мирское бытие в полной тишине. Тишина дает надежду. Спустя еще полчаса позвонила мама и сказала, что они вылетают первым рейсом. Меня это насторожило. Да, как родители они поступают разумно, но лично мне не нужно слушать все ее мысли. Я усмехнулась самой себе – какая же я эгоистка!

Еще два часа прошло с момента маминого звонка. Операция закончена. Вышел врач и провел меня в его кабинет.

– Ситуация тяжелая, – начал хирург, – но он справился, – я облегченно вздохнула. – Парень крепкий, поэтому будем надеяться, что выживет.

– А почему надеяться? – Недоумеваю. Если все в порядке, то к чему надежда?!

– Дело в том, что состояние его здоровья нестабильно. В любой момент может стать хуже, – слезы выступили на глазах, – и это самое страшное. Пока что ваш брат в коме. Не могу утверждать, что он выйдет из нее мгновенно. Возможно, потребуются дни, недели или месяцы.

***

С того дня прошла неделя. Для меня наступила темнота. Я просыпалась – и в глазах сразу темнело. Я шла в больницу, и снова темнело. Будто в мире нет никого и ничего, кроме меня и койки Ильи.

Я приходила в больницу, чтобы навестить его и подержать за руку. Пожалуй, мой брат – единственный родной человек, который никогда не оставлял меня. А тут решил оставить.

В палате раздавался ужасный писк, означающий, что пульс в норме. Дышал он через трубку. Слышно его тяжелое дыхание, будто он дышит в последний раз.

И каждый день я шептала ему: «Все будет хорошо, я верю в твое выздоровление, я не смогу без тебя».

Сегодня под мои жалкие и бестолковые слова вошел лечащий врач. Я не услышала, поэтому продолжала прижимать к своей щеке его руку и шептать.

– Я верю в тебя.

– О, так вы верующая? – удивленно вскинул брови врач, я вздрогнула.

– Я атеистка, в бога не верю. Люди создают его в надежде на спасение своей заранее обреченной души. Шанса на спасение нет ни у кого, но люди продолжают верить. Надежда на что-то должна быть.

Он вышел, как только я договорила. Мой тон был злой и недовольный, по всей вероятности, его это отпугнуло.

Две недели я просидела в больнице, помогая медсестрам возиться с моим братом. Прогул в универе я закрою, но не скажу, что мне очень плохо. Пусть другие видят улыбку, но никогда не узнают, что за ней – темнота, и вокруг меня тоже она.

Через четыре дня меня упекли в эту больницу. Я лежала хоть и в другом отделении, но всё время до ночи проводила в палате Ильи. Я сломалась. Шанса на его выздоровление не было никакого.

Я была в отчаянье, не совладала с собой, никак не выходила ни с кем на контакт и полностью игнорировала окружающий мир, создав себе идеальное пространство для переживаний. Я грустила, очень много нервничала и бесилась, плакала, кричала, выла, шептала сама себе утешения, когда пропадал голос.

Я не ела целыми днями, пила по шесть чашек сладкого латте за день. Этого было более, чем достаточно, чтобы утолить голод на некоторое время. Иногда даже бегала в аптеку за ремантадином – противовирусным препаратом, от большого количества таблеток которого голод пропадал на несколько часов. В случае употребления десяти-двенадцати таблеток за раз я наблюдала тремор, головную боль и галлюцинации, но только в выходные дни, когда врачи и медсестры особо не обращали на меня внимания.

Саша звонила после каждой пары и пыталась хоть как-то поднять мне настроение, но всё было тщетно. У неё не получалось отвлечь меня и мои мысли от шока и тоски. Звонил и лучший друг моего брата, но интересовался он больше моим состоянием, чем действительно пострадавшим.

Я вернулась в палату, чтобы принять нужные таблетки и покурить. Ничего из этого меня не успокаивало, но врачи так не думали. Они отпускали меня в магазин раз в два дня. Я покупала пачки кофе, шоколада и сигарет. Да, пожалуй, это был не тот кофе, который я пью дома, но хоть что-то.

Меня брала досада. Я хотела кричать, сбивать руки об стены, но никому легче от этого бы не стало, а я просто пускала бесшумные слезы в саду, когда ходила курить, или ночью за какой-нибудь грустной книгой.

Мои родители снова уехали, чтобы подписать какой-то важный контракт. Создавалось ощущение, что им всё равно на их детей. Они и не знали даже о том, что я пострадала. Точнее, – моя душа.

Я открыла окно. В палату ворвался холодный ветер. Сажусь на подоконник и зажигаю орудие массового самоубийства. Было бы неуважительно курить в палате человека, который не раз спасал меня. Это было бы, наверное, единственное, что я могла для него сделать.

Мне советовали оторваться от реальности: перестать следить за тем, что происходит в реальной жизни, увлечься сериалом или книгой. Но я кое-что поняла для себя. Ничто не сможет тебя отвлечь от реальности, если ты чувствуешь боль, которую не можешь залечить ни одной книгой.

Моё подсознание кричало. Так было всегда. На протяжении всей жизни я чувствовала, что услышу какую-то весть.

Неожиданно даже для себя я начала злиться. Меня начал раздражать сам факт, что я вводила себя в тоску и не могла радоваться жизни. Но разве приятно радоваться жизни без того, кто жил этой жизнью?