Катерина Шпиллер - Про любовь одиноких женщин

Наверное, естественен вопрос: а как я отношусь к чужим запахам, к тому, что другие люди источают всякое и далеко не всегда приятное? Нормально отношусь, спокойно. Я только себя в этом смысле категорически не переношу.

Кстати, ещё кое-что… Лет до сорока я не выпускала изо рта жвачку. Потому что боялась… да нет, не боялась, а была уверена, что у меня изо рта несёт дерьмом. Почему? Не знаю. Это со мной случилось тогда же, в тот же момент жизни, когда к нам пришли грёбаные гости… У меня всегда повсюду были адские запасы жвачки: в ящиках стола, в портфеле, в сумочке, даже в карманах. Дожевав пластинку до состояния клёклой безвкусной субстанции, я тут же закидывала себе в пасть следующую… Когда ситуация была невозможной, неприличной для жевания (уроки, лекции, театр, светская беседа и прочее), я скатывала жвачку в шарик и медленно и аккуратно перекатывала его между щёк. Иногда чуть-чуть посасывала… В общем, стала асом в профилактике неприятного запаха изо рта. Даже не знаю до сих пор, бывал ли он у меня без причины, или то была совершенно откровенная фобия. Примерно лет в тридцать пять мне это безумно надоело и внезапно, в одночасье я выплюнула гадость изо рта и из своей жизни, распотрошив и выбросив все запасы в мусоропровод. Меня вдруг затошнило от вкуса и запаха этой проклятой резины, и я поняла, что всё, пусть будет, что будет: завоняю – ну, и пошли все вон.

А ничего не случилось. Оказывается, я вовсе не была огнедышащим драконом, никто ничего не заметил. Несмотря на то, что я как курила лет с двадцати, так и продолжала. Тогдашний мой мужчина не заметил ничего… По крайней мере, расстались мы вовсе не по этой причине и намного позже. И спровоцировала и устроила наше расставание я, а не он. Но я опережаю события в повествовании… (зачем, зачем я всё это пишу? Мне ж нужно про Лиду…)

«Аркадий Семёнович в свои пятьдесят пять лет был уже десять годков как свободен, то есть, разведён. Его бывшая, о которой он никогда ни с кем не говорил, которую не обсуждал и которая вообще была фигурой умолчания для всех его коллег и приятелей, беззаботно жила все эти годы на то, что давал Аркадий: он поднял их детей – сына и дочь, обоим дал прекрасное образование – в Лондоне, и предоставил возможность их матери, не работая, вести ту жизнь, к которой она привыкла в браке. Что там у них случилось когда-то – бог весть. Мужчина был в этом смысле кремень: никому и ничего, ни полслова. На него за это злились часто, обижались, но и уважали: редкий случай в наши дни – мужик не сплетник и не болтун. Не вываливает свои обидки и недовольство «этой стервой», а уж для детей делает вообще всё возможное. Хотя, кто знает, кто там был виноват? Может, он, Семёнович, натворил таких дел, что теперь придётся до конца жизни зализывать? Может, его жена – жертва, а он – чудовище? Когда ему как бы в шутку намекали на то, о чём могут подумать из-за его упорного молчания, он лишь усмехался и пожимал плечами, что означало явное «да думайте, что хотите, мне плевать».

Он мог себе позволить плевать на всё, что угодно. Он был Мозгом. Инженером божьей милостью. Его талант ценили при совке, а когда началась свистопляска, те лихие ребята, что сражались за всякие заводики-предприятия и хотели всё-таки заниматься производством, а не только «купипродаем», крепко держались за Аркадия: в своём деле он был асом из асов. А потому никогда не нуждался в деньгах: его разрывали в разные стороны, переманивая вкусностями и богатствами, лишь бы пришёл работать. Один его мозг заменял целый отдел с десятком инженеров. Плюс руки, которые тоже росли, такое ощущение, что прямо из мозга и могли вполне заменить точнейшего японского робота-манипулятора. Тогдашние ребята в малиновых пиджаках ни умели жить без кликух, поэтому к Семёновичу приклеилось «Аркаша-мозг».

Он стал очень даже состоятелен уже в самом начале 90-х и существовал спокойно всё то бешеное десятилетие: при любом раскладе, при любой гибели предприятия, его тут же подхватывало другое, спешно предлагая такие условия, чтобы уже никто не мог перехватить Аркашу-Мозга. Конечно, он был никакой не Левша, а большой талант с прекрасным, самым лучшим советским образованием. Словом, в новые времена Аркадий стал очень даже небедным человеком. Тем, кто мог позволить себе многое, очень многое, но предпочитал продолжать жить спокойно и без излишеств, а деньги в виде конвертируемой валюты, складывать в банки, ценные бумаги и куда там ещё их пристраивают умные и небедные? Нет, не Плюшкин! Машина – БМВ, квартира – в тихом центре, дети, как уже говорилось, обучались в Лондоне. Но в то же время никаких идиотских трат на яхты, на модельных баб и золотые унитазы. Аркадий насмешливо наблюдал в 90-е за всем этим безумством вчерашних нищих и ментальных холопов. Надо сказать, что эти люди его не любили – они грамотно умели считывать «не те» взгляды, и других каких «очкомордых» могли за такое же пристрелить. Но не Аркашу-Мозга. Он им был нужен. Хотя за спиной у него они отрывались и говорили всякое грязное, что только могло прийти в их с детства набитые дерьмом и пакостью головы.

Аркадий Семёнович – ангел? Полноте! Он был непостоянен в отношениях с женщинами, они ему быстро надоедали. И главной приметой того, что он намерен вот прям сейчас закончить роман, всегда была покупка для дамы круиза по Средиземному морю. Всякий раз Аркадий рассчитывал, что там у дамы завяжется что-нибудь новенькое. Иногда так и случалось. Когда номер не проходил, и дама возвращалась к Аркадию ещё и переполненная благодарностью за чудесно проведённое время, он становился жёстким и довольно резко сообщал про изменение своих планов. А к женским слезам и воплям был довольно равнодушен. Женщины уходили обиженными. Нехорошо… Ему было плевать.

Аркадий презирал благотворительность, видел в ней что-то жульническое, шулерское, унизительное. Когда уж сильно припекала «общественность» и на него смотрели десятки пар глаз, приходилось доставать бумажник и «отстёгивать». Мысленно он матерился, а кое-что даже отражалось на его лице, в его мимике и уж точно во взгляде умных серых глаз. В общем, чувства, обуревавшие мужчину, окружающими считывались верно. Его считали жадным и сухарём. Нехорошо…

У Аркадия были приятели, но не было близких друзей. Всем было очевидно, что Мозг и не стремится их иметь. Да и люди тоже не шибко мечтали войти в его «близкий круг» – побаивались его скрытности, желчности, сухости. Да и что там был за близкий круг, никто и не знал.

А близкий круг Мозга состоял всего из двух его старых друзей – одного со школьной скамьи, другого институтского. И никого больше Аркадию не было нужно. С ними он встречался иногда у кого-то из них дома, порой в кафе или ресторане. Иногда вместе ходили на выставки – все трое увлекались живописью, изредка в театры. И им было о чём поговорить. Чисто по-русски – побазлать о политике всласть, повспоминать прочитанные великие книги. Современность не дарила ничего великого, в том числе в литературе, оставалось только вспоминать, перечитывать, восхищаться умом, прозорливостью и талантами авторов прошлого. Не такого уж и далёкого, но всё же ушедшего уже безвозвратно.