Катерина Шпиллер - Маленький памятник эпохе прозы

Поля обожала поэзию и, к сожалению, хорошо помнила меня, как поэта.

Однажды мы сидели на скамейке возле института, болтали после занятий, греясь на последнем октябрьском солнышке. Ждали Тимура. И вдруг Поля, хитренько улыбнувшись, негромко начала декламировать:

– Вы любите меня?

Позвольте не поверить.

Всё это блеф и чушь,

И очень жаркий день.

Но если любите, то

Как, простите, пень

Траву, из ничего которого

Вдруг выросла она.

А пень решил,

Что он чего-то может.

Так бабушка,

Что бьёт челом пред алтарём

Счастливо верит –

Ей бог поможет.

Инфарктник любит свой валокордин.

Гурман же страстно верит,

Что от беды и от седин

Его избавят

Искуснейшие яства.

Согласны вы, мой друг и господин?

Так вот поймите: я вам – не лекарство!

Я слушала и мучилась, мне становилось больнее с каждым произнесённым Полей словом, с каждой строчкой. Мною сочинённой строчкой! Демон взял под козырёк и заступил на дежурство, пока Поля Ивашкевич с выражением декламировала мои стихи, которые я в одиннадцать лет посвятила мальчишке с глазами Пьеро, шепнувшем мне прямо в ухо «А я тебя люблю!». Я их сочинила минут через десять после его признания, правда, ему не показала. Не садистка же я.

Примерно через полгода стихи были опубликованы, кажется, в «Московском комсомольце», в очередной статейке про вундеркиндов.

– Как такое можно сочинить в четвёртом классе? – тем временем звенел восторженный голос подруги.

– В пятом.

– Неважно! Всё равно невероятно! Я на всю жизнь выучила наизусть, так мне понравилось! Белка, что с тобой? Что случилось-то?

Полина же мне друг? Друг. Ещё какой! А друг вправе знать правду. И я, не меняя выражения лица и по-чеширски улыбаясь, рассказала, наконец, поклоннице своего таланта историю до конца. Пояснив, что стихов у меня больше нет и не будет. И очень-очень попросила впредь никогда не устраивать подобных чтений. И умоляла закрыть тему навсегда.

Наверное, была убедительна. Поля, как сама деликатность, сроду больше не возникала с моими стихами, более того, ограждала от колючих (для меня) вопросов случайных людей про «творчество».

– Отстаньте от человека! – возмущалась она. – Захочет – покажет стихи, если автор этого не делает, значит, не желает. Что за люди, кто вас воспитывал?

Пристыженные любопытствующие всегда смущённо ретировались.

Иногда мы с ней встречались в выходные, в хорошую погоду много гуляли по московским скверикам в Центре. Она читала наизусть Ахматову. Хорошо читала! Если честно, то куда лучше, чем декламировала стихи начинающая артистка Маринка. Впрочем, может во ВГИКе её всё же научат?

А вот Полинкина политизированность иногда казалась мне чересчур нездоровой, что ли. С малолетства борец с режимом – нормально ли это? Может, и да. Она ведь из семьи советских интеллигентов – кухонных диссидентов, капитально заморочивших голову дочери. С одной стороны, всё правильно: ненависть к тирании, безусловный приоритет свободы слова и выбора, демократия – наш рулевой… Но проблема в том, что Поля, в итоге, отказывалась в принципе мириться с неидеальностью окружающего мира: её родина, Россия, должна была, обязана стать «нормальной, демократической страной», и только на таких условиях Ивашкевич обещала угомониться… может быть.

– Так ведь идеала нет и быть не может, – пыталась я втолковать подруге. – В тех же Штатах или в Европе проблем выше крыши! А если и у нас не будет всё хорошо, ты так и останешься на баррикадах до пенсии?

– Ой, да нам до Штатов или до Европы не доползти ещё сто лет! – отвечала Поля.

– А что тебе сейчас не так, чего не хватает? – удивлялась я. – Свободу, по-моему, можно половником черпать – говори, что хочешь, делай, что хочешь…

– Сейчас – да, но это должно быть закреплено, понимаешь? – горячилась Ивашкевич. – Новая конституция, новые правила – всё должно стать писаным законом, на бумаге, чтобы уже никогда в жизни не развернуть этот корабль с нормального курса!

О, наивность! «Не развернуть». Да хоть не просто на бумаге, а на скрижалях или на электронных носителях закрепить и по пять раз для надёжности! И что? Надо будет – развернут в любую сторону и в самый неожиданный момент. Собственно, что и произошло. При всех правильно оформленных «бумагах».

Но много лет назад, помнится, я выразилась метафорически, просто чтобы сказать красиво, ничего конкретного в виду не имея:

– Бумага легко горит. И быстро.

Провидица хренова!

Страстная Полина натура проявлялась не только в политической активности: она крутила недолгие романы направо-налево, бешено, по-карменовски. Как только немного утихала утолённая страсть, Полине становилось тягостно, скучно, и она старательно искала любой повод закончить отношения. В сущности, она была бы вполне счастливым и благополучным человеком, если бы не вечная «боль за родину», не постоянный политический стресс. И это беспокоило. Я всерьёз волновалась, что однажды она влипнет в историю. Хорошо, если жива останется.

Тем временем Малюдки взревновали меня!

– Как там твоя Фанни Каплан? – вредным голосом спрашивала Маринка, когда мы встречались, гуляли или сидели в кафе.

– Господь с тобой, за что ты её так? – смеялась я. – Она не террористка.

– Ну, Инесса Арманд или Клара Цеткин! Ты ж сразу поняла, о ком я!

– Она отличная девчонка, чего ты?

Тут фыркала Людка.

– Ага. «Свобода на баррикадах», ей пойдёт топлес с таким бюстом.

– Девки, вы что злые такие?

А они просто ревновали, зная о моей новой привязанности. Ведь я пыталась их всех подружить, но увы.

Студенческая тусовка, гуляния, посиделки, киношки, кафешки… Всё, как у всех в этом возрасте. В нашей компании любимой песней для исполнения хором была «В пещере каменной нашли напёрсток водки…». Приличные, благополучные будущие писатели, поэты и прочие литераторы громко распевали про водку и закуску, чаще всего почти совсем трезвыми, просто переполненными жизнью и энергией до лёгкого опьянения.

– Пили? – выкрикивал Тимур, бряцая на гитаре.

– Пили! – стройным хором отвечали мы.

– Ели?

– Ели!

– Хватит?

– Мало! Мало!

И дальше все вместе в полном восторге:

– Мало водки, мало водки, мало водки, мало водки и закуски тоже не хватало на всех!

Однажды, когда мы распевали эти дурацкие куплеты дома у Полины, вдруг приоткрылась дверь и появилась печальное лицо её мамы:

– Я думала услышать Окуджаву… – грустно сказала она, а мы заржали.

– Мама! – строго сказала Поля, и дверь закрылась.

Было хорошо, только мне всё равно вечно не хватало моих Малюдок.

Дружбы мои незабываемые!

Продолжение разговора с мамой про демона

За окном тьма, скоро полночь, мама включила торшер возле дивана. Фимка дрыхнет. Я умничаю.