Илона Якимова - Белокурый. Грубое сватовство

Вот и теперь он стоял перед ней – безо всякого смирения во взгляде, напротив, утаивая усмешку в синих глазах, всегда усмешку, будто и жизнь, и смерть были равно ему в забаву – неважно, своя смерть или же кровного врага.

– Вы, граф, посетили Далкит. Что там?

Судя по тону, которым задан вопрос, она волнуется – и волнуется сильно.

– С вашего позволения, я желал бы говорить об этом не перед вами и всем двором, моя прекрасная госпожа, но перед вами – и вашими доверенными лицами… и без женщин.

Удивилась, но отдала распоряжение. Мари Пьерс Ситон птичкой порхнула прочь, Элизабет Стюарт проследовала вон, вздернув подбородок, леди Флеминг метнула в говорившего взгляд василиска, но по жесту королевы также вышла из комнаты. Это хороший знак – то, что Мария прислушивается к его словам, повинуясь их здравому смыслу. Два Гордона – Сазерленд и Хантли – стояли по бокам кресла королевы в приемной зале, словно архангелы небесного воинства при престоле Богородицы. И один – то ли павший, то ли оклеветанный – поднялся с колен перед нею. Мария де Гиз приняла присягу Босуэлла, однако не могла не сомневаться в нем хотя бы десятой частью души. Как влюбленная женщина жаждет клятв возлюбленного – ежечасно, так каждодневно королеве хотелось слышать клятвы верности политической или видеть дела, говорящие о том же. Тогда она думала, что разговор между ними может идти только о власти.

И он говорил, как она желала – и сам, и делами также.

– Вы удалили леди Флеминг потому, что..?

– Да, мадам, ее муж стоит за англичан слишком явно. Молодчина Малкольм, что привез к вам Садлера, когда это требовалось, но, в целом, вреда от него больше, чем пользы. Что Далкит? Там все то же, прекрасная госпожа моя. Утешить вас полным разладом меж регентом и Дугласами не могу, однако они усиленно покупают себе новых сторонников – в их числе и вашего покорного слугу также…

Босуэлл по-прежнему улыбался, и как понять эту улыбку – она не знала.

А граф продолжил:

– Джордж Дуглас собирает подписи под статьями, написанными Генрихом Тюдором для лордов Шотландии – говорится там о том, что не следует признавать ни одну власть, кроме власти английского короля. Это, несомненно, подорвет могущество регента, если Питтендрейк найдет достаточно недовольных Арраном – и тем самым пойдет на пользу вам. Собрав силы, они выступят – и падут, потому что будут покинуты своими сторонниками в решительный момент…

– Какая прелестная картина будущего, граф, – с иронией отозвалась Мария. – Но почему вы так в этом уверены? Откуда такая убежденность?

Он пожал плечами, несколько озадаченный вопросом:

– Ну, я просто знаю… потому что именно так сделаю я сам.

Это прозвучало громом среди ясного неба, и даже Хантли, посвященный в подоплеку дела, крякнул от неожиданности.

– Вы? – как бы ослышавшись, спросила Мария. – Вы, Босуэлл? Вы… подписали статьи?!

А он все смотрел ей в лицо, не смущаясь, стоя напротив кресла королевы, заложив руки за спину, спокойный, уверенный в своей правоте:

– Разумеется. Более того, я взял за это деньги от Питтендрейка – и уже спустил их на фураж, джеддарты и порох для моих ребят, тех самых, что пойдут за вас в огонь и в воду, моя госпожа. Тяжеловато ведь кормить их – теперь, в мирном Мидлотиане – пока мне не вернули фамильные земли и законное право обирать сассенахов…

– И вы, Босуэлл, пришли ко мне – клятвопреступником? Ибо мне первой обещали вы свою верность… и уже становитесь клятвопреступником дважды?!

Еще немного, и она посочувствует Дугласам! В этом вся трудность, когда имеешь дело с порядочной леди, желающей, тем не менее, править.

Хантли хотел вмешаться в разговор, но де Гиз жестом велела ему молчать:

– Отвечайте!

– Клятвопреступником? О, мадам, но это меньшая жертва, на которую я готов ради вас. Жизнь или честь – возьмите, что вам угодно, всё будет мало за один приветливый взгляд, моя королева.

Те слова, что от любого другого смердели бы пошлостью преувеличения, становились искренни и правдивы, когда их небрежно произносил Патрик Хепберн – со своим открытым взглядом, красивым лицом, чуть ироничным голосом, манерами благородного человека… со всей дерзостью обманщика, который знает цену настоящей правде. Она верила ему. И при этом он лгал ей. Но теперь она верила этой лжи – тому, что он лжет ради нее.

– Какая разница, как будет замарана моя честь, Ваше величество, если это пойдет на пользу вам? – молвил уже прямо, не улыбаясь. – Что там опытные люди говорят про цель и средства? Желаете покинуть сей скорбный вдовий приют и переехать в Стерлинг? Я доставлю вам такую возможность, ручаюсь!

– Он или безмерно дерзок, или нагло лжет, – пробормотал Сазерленд, ошеломленный этой выходкой, вслед покинувшему приемную Белокурому.

– И то, и другое, – отвечал Хантли, не скупясь на похвалу родственнику, – но, согласись, Джон, он ведь сумел добиться успеха в той интриге с Арраном и Питтендрейком? Отчего ж нам не верить ему теперь? А чем рискует – Господь ему судья.

Королева весьма внимательно слушала обмен репликами, происходящий у нее за спиной, рука ее сжимала янтарный горох четок, а рассеянный взор был направлен на распятие над камином, где на бронзовом теле Агнца играли блики свечного света.

– Снаружи белый, внутри черный. И руки твои в крови, и язык твой лжив.

Об эту фразу Хепберн споткнулся, выходя из кабинета королевы – голос в самом деле шел как будто от самой земли, как казалось с высоты его немалого роста. О, это та, о ком он и забыл, хотя не следует забывать о любимой игрушке королевы, вывезенной еще из отцовского дома, из Шетадина, из Франции.

Босуэлл, улыбаясь, смотрел на карлицу:

– Подарить тебе ленту, Пьеретта, чтоб ты меня полюбила?

– Ленты твои от демона, ласки твои от дьявола. Не надо мне твоей любви! – метнув на него сердитый взгляд, крохотная дурочка королевы, переваливаясь на кривых ножках, заковыляла к тяжелой двери кабинета, проскользнула внутрь… Это ближние дамы, так кстати высланные им из покоев госпожи – ведь сложно обольщать сразу большое число жертв – возвращались обратно. Рыжая Элизабет не устояла бросить на Белокурого беглый взгляд, но Дженет Флеминг проследовала мимо, словно кузен был подлинно пустое место… женщины! Он любил их и так, не только поклоняющихся его красоте и мужской силе, но вдвойне вот этих – желчных, сквернословящих, сопротивляющихся, вдвойне – дающих соль и перец его придворному существованию. Женщины! На этом поле ему предстоит играть и выиграть, несомненно. Да и кто, кроме него, наилучше пригоден на эту роль? Покамест в ближнем кругу королевы за него одна только леди Ситон, хотя… куда уж там – леди. Родовитость второй жены лорда Ситона была делом весьма сомнительным. Королева одарила любимую фрейлину землями в Шотландии, но о ее французских владениях предпочитали не спрашивать. Грозная вдова Ситон, монахиня монастыря Святой Клары в Эдинбурге, не дала благословения на этот брак, однако то был единственный случай, когда лорд Джордж пренебрег мнением деспотичной матушки и предпочел союз по любви, вдобавок устроенный руками самой королевы. Благодаря мужу войдя в круг высшей знати, леди Ситон особенно ценила тех, кто мог отнестись к ней без предубеждения – и Патрика Хепберна, двоюродного брата мужа, в первую очередь. За его манеру держаться просто с простыми и надменно со знатными, а также за парижский диалект французского языка она могла простить ему почти что угодно… Хепберн называл ее «маленькая кузина», всегда находил для нее учтивое словцо, а главное, с такой, как ей казалось, рыцарской любовью глядел на госпожу, Марию де Гиз, так был склонен к делу королевы…