Глеб Карпинский - Флирт с одиночеством. Роман

– Если жена уходит к другому, неизвестно кому повезет! – сказал караванщик Али.

Он был бывалым капитаном, ведущим караван сквозь безводные пустыни к порту Алья Масоро. На этот раз меркнущие в пучине пыли звезды подсказывали ему, что надо спешить. Рядом с ним сидел экспедитор, чернокожий Альберт, который удивленно взглянул на караванщика, и, не понимая, к чему тот клонит, решил промолчать, но Али продолжил:

– На все воля Аллаха. Надо прожить время, чтобы понять. И зря не стоит грустить…

Лицо экспедитора Альберта, напряженное и пепельное, со следами недавней оспы, сморщилось в обезьянью гримасу и оттого стало еще более не человеческим, с выструганными грубыми чертами, подобно деревянной маске индейских шаманов. От караванщика тянуло контрабандным самогоном, и он боялся, что запах, так молниеносно распространяемый по пустыне, привлечет Калли. В прошлый раз они потеряли двоих погонщиков и верблюда, не считая материальные убытки в виде растоптанных в прах ста мешков восточных пряностей. Али заметил тревогу своего чернокожего напарника, крепко сжимающего в руках тяжелый гранатомет.

– Ты все надеешься, что это отпугнет духа, – насмешливо ухмыльнулся караванщик, – как ты глуп и наивен, подобно белым людям!

– Я бы на твоем месте не оскорблял бы человека с оружием… даже если у него иной цвет кожи – раздраженно ответил Альберт, тревожно всматриваясь в темноту.

Али блеснул желтой гнилью зубов и махнул безнадежно, как на непутевого, широкой, подобно веслу, ладонью. Затем он, ритуально омыв лицо, обратился к небу. Альберт плохо понимал арабскую речь, но почему-то был уверен, что ведущий караван молится о чудесном спасении, и в этом диковинном подшептывающем завывании и злобном оскале араба было что-то волчье-дикое и в то же время священное и проникновенное, отчего душа экспедитора затрепетала, ощущая взгляд молчаливого бога.

– Почему мы остановились, отец? – поинтересовался светловолосый мальчик, одетый в модный пиджак сафари с множествами карманов для патронов, ножа, фляги, бинокля и всего того, что может пригодиться в пустыне.

Ему было не более семи лет. Милые черты лица, курносый носик, золотистые солнечные кудри, синие глаза и голос, наивный, мягкий и одновременно звонкий и чистый, сильно контрастировали с мраком пустыни. И мрак рассеивался, а сама пустыня, казалось, вдруг осознала какую-то неведомую тайну и в удивлении тоже замерла и задумалась, что даже звезды, утомленные бурей, местами проклюнулись, как всходы первой озими.

– Оставайся здесь, я пойду и узнаю, – сказал сурово отец.

Он был высокий мужчина лет пятидесяти, уже седой, с аккуратной прической. По четким волевым движениям и как резво он спрыгнул на землю, опираясь одной рукой за край повозки и, как, не дожидаясь возражений сына, растворился в темноте, можно было предположить, что он из бывших высокопоставленных военных. Скорее, из старших офицеров. Ребенок печально проводил тень отца взглядом, присел на постель из персидских ковров, поджал свои худенькие ножки и обнял их, пытаясь согреться от холода. Он стал послушно ждать, прислушиваясь к звукам ночи, и скоро отец вернулся.

– Арабы поссорились с женщинами…

– С женщинами? – непонимающе спросил сын, вслушиваясь, как действительно где-то в хвосте каравана ругаются люди.

– Караван идет слишком медленно, и буря может настигнуть нас, поэтому погонщики решили облегчить верблюдов. Мы тоже пойдем пешком. Возьми мою походную шинель.

– Я не хочу идти пешком, – захныкал мальчик, – я замерз, папа!

– Давай слезай, заодно согреешься, – приказал отец. – Здесь пустыня, сынок, и мужчины должны быть солидарны друг с другом, чтобы выжить.

Калли захлопал ушами и, стряхивая с себя липкий песок, ринулся в сторону шума. Его лунные глаза отлично видели в темноте серую полоску каравана, и жгучая месть, рождаясь в огромном сердце животного и не находя уже места, протяжной чумой гонга разнеслась по всей пустыни, достигнув даже саванны. Впереди были враги! Эти маленькие прямоходящие обезьяны, истребившие всю его семью ради забавы. Враги, которые ставят у водопоя железные капканы. Враги, которые создают гром и молнию, пытаясь отпугнуть его, бесстрашного Калли. Сейчас он разметает их вдребезги, а потом буря спрячет убитых и обломки повозок. И если повезет, он, Калли, напьется жгучей воды из раздавленных бочек, и одурманенный будет трубить на всю пустыню о своей славной победе. И пусть его слоненок радуется вместе с ним, прыгая по белым облакам, а нежная Эбби спустит с неба сочную гроздь дикого винограда и будет щекотать хоботом ему брюхо, как когда-то давно, когда они были вместе…

Вдалеке караванщик различил огни Алья Масоро и облегченно вздохнул. Калли никогда не видели у больших городов. Да и сама песчаная буря поворачивала куда-то влево, словно внемля молитвам милостивому Аллаху. Али воздал Ему вновь и, взяв в пригоршню несколько кофейных зерен, стал монотонно жевать. Ему было стыдно, что накануне он поддался соблазну и нарушил строгий запрет не пить алкоголь, положившись на темноту ночи.

– Как ты можешь есть такую дрянь!? – возмутился Альберт, – даже верблюды не едят это.

– Это лучше, чем курить табак, хочешь? – и караванщик, громко причмокивая, протянул Альберту свою широкую ладонь с зернами.

– Нет, спасибо, у меня от них начинается изжога, – экспедитор поморщился.

– Изжога у тебя из-за злобы, – ухмыльнулся Али, – моя старуха говорит, что надо больше мечтать, чтобы быть здоровым.

– Мечтать? Да я еще тот известный мечтатель! – возмутился экспедитор и гордо ударил себя в грудь.

– О чем же ты мечтаешь, интересно узнать? – хитро прищурился араб. Он явно относился к своему чернокожему другу с каким-то снисхождением, что бесспорно поддевало самооценку последнего.

– Я мечтаю, чтобы все женщины были птицами, – прошептал Альберт, чтобы никто из посторонних не слышал, о чем он говорит.

– Это почему же? – удивился Али. – Какой в этом толк, друг? Ты хочешь, чтобы их разноцветные юбки парили над нами? Запомни, – и он многозначительно поднял палец вверх. – Аллах поставил мужа выше жены.

Верблюды неожиданно встали как вкопанные, и капитан каравана крикнул что-то на арабском, чтобы предупредить охрану. Ему сразу отозвались с разных сторон, и он, стараясь не показывать тревогу, повторил свой вопрос:

– Почему же ты хочешь, чтобы женщины были птицами?

Экспедитор тоже почувствовал приближение опасности. На его негритянском лице с острыми скулами и плоским окольцованным носом выступила испарина, и плоские пепельные губы зашевелились, выдыхая звуки, когда он услышал угрожающий топот животного.

– Однажды в бескрайней пустыне, – сказал он, направляя гранатомет в темноту ночи, – когда за мной будет гнаться бешеный слон, одна из птиц спикирует и поднимет меня в небо и спасет…