Оксана Кирсанова - Радуга взаимности

Училась я на «четыре» и «пять», однако знаниями эти оценки подкреплялись слабо. Старалась, как могла. Вгрызалась в учебник с желтыми засаленными, изрисованными страницами, пыталась вникнуть в правила и формулы. С русским и математикой было еще ничего, а вот химия и физика никак не давались. Физик, в прошлом моряк-подводник, перед уроком читал нужный параграф и пересказывал его нам. У химика на тот момент был роман с географичкой, и все, что мы с ним выучили, сводилось к названию элементов из таблицы Менделеева. Что железо, это феррум, а медь – купрум. Тогда я как-то даже и не задумывалась, что на самом деле может быть иначе. Казалось, что везде так. Выживай как можешь в силу своих способностей и кошелька родителей.

В конце девятого класса подруга решила переходить в другую школу (которая только-только получила статус гимназии) и позвала меня с собой. Так я оказалась в химико-биологическом, 10 «Б» классе, где классным руководителем был молодой, 33-летний учитель химии – Павел Иванович Козаренко, который за короткий промежуток времени стал предметом моих мечтаний, желаний, мыслей, дум, слез, забот, печали, радости и блаженства одновременно.

Ноябрь

1995 г.

– Девочки, что ты вы зачастили, – Павел Иванович зашел в класс, и увидел Олесю с Мариной, занятых уборкой, – какой-то у вас там странный график дежурств.

– Сегодня Вова с Андреем должны были дежурить, но их Елена Андреевна попросила собрать в мешки остатки листьев перед школой, пока не подморозило, – ответила Олеся, а Марина про себя многозначительно хмыкнула.

Девочки уже успели поднять стулья на парты и теперь собирались мыть пол. Олеся наливала воду в жестяное ведро, Марина стояла рядом, держа в руках две швабры. Вид у нее был недовольный, ей скорее хотелось закончить это скучное и неприятное занятие. Она с некоторым омерзением смотрела на полурваные тряпки, колыхающиеся в ведре под струей воды, всем своим видом выказывая немой протест.

– Давайте я вам музыку включу, чтобы не скучно было, – предложил Павел Иванович, – правда выбор небольшой: «Воскресенье» или «Машина времени».

– «Воскресенье»? Я такую не знаю. Марин, согласна послушать?

– Мне все равно, – пробурчала подруга. Она очень хотела поскорее уйти домой, и это внеплановое дежурство ее раздражало: «Вечно Олеська ищет встреч с ПалИванычем, то уборка, то задание непонятно, объяснить ей нужно еще раз. Ей, и непонятно. Ага. Как же. И везде меня с собой таскает».

Павел Иванович принес из лаборантской магнитофон и поставил на стол на кафедре. «Кафедрой» в кабинете химии называли зону перед доской, помост, возвышающийся над уровнем пола на одну ступеньку. В отличие от линолеума, служившего напольным покрытием в ученической зоне, кафедра была деревянной, покрашенной в грязно-коричневый, с оттенками бордового, цвет. Практически всю ее поверхность занимал массивный лабораторный стол, оставляя за собой лишь узкий проход к доске и столу учителя в углу класса, у окна.

Пространство заполнила довольно странная музыка. Совсем не попса, под которую девочки лихо отплясывали на школьных дискотеках, и даже не «Машина времени», это было что-то другое: новый, туманный, загадочный стиль. Олеся слышала знакомые слова, но связать их в законченную и понятную фразу у нее не получалось. Что-то про дождь за окном, любовь, которая почему-то сменила цвет и уже не радует исполнителя. «А какой был цвет у любви раньше? И что это такое: цвет любви?» – Олеся пыталась вникнуть в смысл песни, одновременно ловко обходя шваброй ножки парты. «Что значит название группы? Это день недели или воскресение души? Наверное, второе», – продолжала размышлять девушка, ритмично и машинально натирая линолеум и думая о Павле Ивановиче. Он сидел за письменным столом и, казалось, не обращал внимание на девочек. Перед ним лежала внушительная стопка разноцветных общих тетрадей, он был углублен в процесс чтения, порой вздыхая и делая какие-то записи. Олеся изредка посматривала на него, хотела спросить про неизвестную группу, но не решилась беспокоить учителя.

Олесе нравились другие песни: тихие, душевные, мелодичные. Оставаясь наедине, она часто напевала вполголоса про тонкую рябину, калину у ручья да степного орла – лихого казака, который «каким был, таким остался». Иногда они пели в школе, с подружками-одноклассницами, рисуя стенгазету или проводя генеральную уборку в классе. На их дискотеках за редким исключением звучала ширпотребная попса, где к тексту лучше не прислушиваться, а полностью отдаться ритмичному, энергичному танцу. У большинства композиций смысла не было, словарный запас же ограничивался расхожей фразой «два словца и опять с конца». Группа «Воскресенье» под эти категории не подходила: в звучании музыки Олесе слышались всего несколько аккордов на гитаре, фразы были не всегда понятные и не укладывались в ее голове в гармоничную, живую историю.

«В моей душе осадок зла

И счастья старого зола,

И прежних радостей печаль,

Лишь разум мой способен вдаль

До горизонта протянуть

Надежды рвущуюся нить

И попытаться изменить хоть что-нибудь».

Кассета закончилась, Павел Иванович отвлекся от проверки тетрадей, выключил магнитофон и посмотрел на Олесю. В его взгляде читалось любопытство, смешанное с некоторой долей легкого волнения.

– Как, Олесь, понравилось?

Он намеренно обратился именно к Олесе, понимая, что Марине такая музыка пришлась не по вкусу: близкие люди чувствуют друг друга издалека, с Мариной же они звучали на разной душевной частоте.

– Сложно как-то, я не знаю… – Олеся пожала плечами. Она хотела быть искренней с учителем, но при этом боялась его обидеть.

– Хочешь я тебе перепишу, дома послушаешь?

«Зачем я это сказал?», – подумал Павел.

– Ой, да? Спасибо… – робко и чересчур быстро прозвучали ответные слова девушки.

Предложение Павла Ивановича, неожиданное и отрадное, заметно сокращало дистанцию между ними, ведь кассетами обмениваются друзья. Возможно, учитель думал по-другому, но Олеся восприняла это как шаг навстречу. В ней только зарождалась любовь, она еще не до конца поняла, что влюблена, собственно, она и не думала, не разбиралась в этом, ничего не анализировала, просто жила. Ей было хорошо в присутствии Павла Ивановича, она предпочитала его уроки всем остальным, готова была заниматься химией целый день, убираться в классе, ходить на субботники, участвовать во всех школьных мероприятиях – обязательно вместе с ним. Олеся боготворила его как кумира, она никогда раньше не встречала учителей, глубоко преданных своему делу, у нее никогда не было классного руководителя, вникающего в проблемы класса. Он называл учеников по именам, редко бывал в плохом настроении, чаще шутил и прививал детям любовь к химии не путем кнута, а в большей степени пряника. Он бы ярким, чрезвычайно резким контрастом все тому, что Олеся видела в старой школе.