Диана Джонсон - Брак

Анна-Софи откашлялась.

Протестанты нетерпеливо ерзали, ожидая обмена клятвами и кольцами. Лишь немногие улавливали смысл французских слов, но все соглашались, что церемония очень красива. Всем хватило познаний во французском, чтобы понять строки: «Вместе нести груз радостей и горестей, вместе смотреть в будущее, освещать друг другу путь, петь общую песню…»

Наступило время произнести священную клятву перед лицом Бога, выслушать священника и обменяться кольцами. Священник англиканской церкви, отец Маркс, выступил вперед и произнес по-английски:

– Согласен ли ты, Томас Акройд, взять в жены Анну-Софи-Лауру-Мари?

Тим хрипло отозвался:

– Да.

Он услышал, как Анна-Софи дала тот же ответ. Затем все вновь перешли на французский – язык, который Тим знал в совершенстве, но почему-то перестал понимать. Они преклонили колена и поднялись, ошеломленные торжественностью момента и пристальным вниманием собравшихся. Почувствовав на пальце непривычную тяжесть кольца, Тим вспомнил слова отца: «Джентльмену не пристало носить украшения». Анна-Софи, сжимая в руке букет, украдкой бросила взгляд на яркий, но совсем небольшой изумруд и новенькое обручальное кольцо у себя на пальце.

Когда священник благословил союз Анны-Софи и Тима, глаза Клары наполнились слезами. Теперь она понимала, что прежде ее жизнь была пуста и безрадостна, но решила, что отныне все пойдет по-другому. Мученичество в тюрьме искупит все ее грехи. Однажды ее поразили такие слова: «Порок – дурной поступок, не доставляющий наслаждения». Значит, наслаждение – добродетель? Наверное, да. А может, то, что мы делаем с удовольствием, и есть добродетель? Эти слова звучали в духе маркиза де Сада или какого-нибудь другого извращенного французского философа. Антуан наверняка знает, какого именно.

– Глазам не верю! Они пустили по рядам шляпу! – прошептал Джерри Нолинджер во время сбора пожертвований. – Эти люди ни за что не упустят случай залезть ближнему в карман!

А пение и молитвы все продолжались. Аббат из Вийона причастил всех, даже Тима. Стариков подвозили к причастию в колясках. Опять молитва. «Magnificat, Magnificat, Magnificat anima mea Dominum». Их вновь благословили. Их опять попросили расписаться – о Господи! Ставя свою подпись, Тим ощутил прилив тревоги. Мелодии Баха, затем Бетховена – «Ода к радости». Немыслимое лицемерие! Почему он заранее не спросил, какой будет музыка? Кажется, Эстелла внятно произнесла: «Нет более угнетающего зрелища, чем венчание». Они прошествовали мимо скамей и вышли на обледеневшее мокрое крыльцо.

Какая досада, что невозможно просто поблагодарить аббата, помахать гостям рукой на прощание, вытерпеть осыпание рисом и мгновенно перенестись на Майорку! Увы, первую ночь им предстояло провести в Трианоне, в Версале, потом на несколько дней уехать в Бильбао и Лиссабон, но прежде – дотерпеть до конца торжественного дня, который затягивался, поскольку те, кого не пригласили на ужин, не выказывали ни малейшего желания удалиться. Погода окончательно испортилась, уровень воды в реке поднимался. Несколько местных гостей, прихожан церкви, попросили ненадолго отложить ужин, чтобы перенести скамьи в глубь церкви, пол которой уже был залит водой. Фотографы из «Мадемуазель Декор» воспользовались этой заминкой, чтобы снять Анну-Софи на крыльце церкви.

А еще предстоял ужин с мучительными тостами и скетчами и расставание. К счастью, Тиму и Анне-Софи полагалось уехать первыми, но обмена благодарностями и пожеланиями было не избежать, как и нестерпимой скуки после церемонии перед началом приема с коктейлями в кафе на площади и нового сбора за ужином (Киска Лотремон с Диком Трентом и Клара Холли с Антуаном де Персаном не явились на коктейль, но вернулись к ужину, притом опоздав).

Измученные новобрачные уже исполнили большую часть своих обязанностей, за исключением присутствия на ужине. Кое-кто из гостей злоупотребил коктейлями и к ужину мог только сидеть – более или менее прямо. К ужину ожидали восемьдесят человек, восемь столов было накрыто в гостиной и столовой. Перед каждым прибором лежало меню: салат с лангустами, утка с ореховым маслом, горячие бриоши; молодая баранина «наварин»; американский десерт и птифуры.

Местные женщины из булочной и ресторана приготовили ужин. Повязав косынки, они хлопотали в кухне, подогревая картофельное пюре и соус; в духовке шкворчала баранина.

Антуан де Персан, обычно сдержанный и замкнутый, явился к ужину улыбающимся, бесшабашным, сыпал комплиментами, заботливо ухаживал за матерью, не скрывал чувств к мадам Крей, карточку которой собственноручно переложил к соседнему прибору, хотя Кларе полагалось сесть рядом с мужем (тот так и не пришел) и отцом Тима. Для некоторых присутствующих его поступок стал последней каплей, тем более что за тем же столом должна была сидеть Сюзанна де Персан: неприлично усаживать рядом мать и любовницу. К счастью, мадам Экс, которой поручили рассадить гостей, заметила подмену и вернула карточки на прежнее место.

Некоторые из гостей, преимущественно американцы, посочувствовали Кларе Холли, узнав, что утром ей предстоит отправиться в тюрьму. Но ее спокойствие, почти безмятежность озадачили остальных, особенно французов.

– Подумать только, уже завтра она будет сидеть за решеткой! – прошептала Анна Сервиан Беридо.

– Это та самая американка, которая украла панели мадам Дюбарри, – объяснила Кароль Симоно.

– Так это она? И она знакома с Анной-Софи? – принялась жадно допытываться Мари-Элен Пинар.

– Да, точнее с Тимом. И она, и ее муж. Но преступление совершила она.

– Как она могла! Среди американцев попадаются милые люди, но к истории они равнодушны. Они думают только о деньгах. Откровенно говоря, я удивлена тем, что Анна-Софи пригласила ее на ужин.

– Так или иначе, она попадет в тюрьму – и это урок всем нам, – заключила Анна Сервиан Беридо.

– Но какой урок? – вмешалась Киска Лотремон, заметив, что красавец месье де Персан преклоняется перед сияющей Кларой, как перед героиней, великой женщиной, вроде Пасионарии или Жанны д’Арк.

– Что? Может ли женщина быть образцом морали? – переспросила Эстелла, разговаривая с кем-то. – По-моему, нет. Бедняжка Клара считает, что ее приговорили к заключению за попытку спасти животных, но она не сознает, что женщина – всего лишь вместилище морали. Она принимает ее, придерживается ее или бросает вызов самым консервативным устоям, навязанным обществом, но не в состоянии ввести новшества или что-либо изменить. Женщиной можно только восхищаться – или обвинять ее. А она, похоже, об этом не подозревает. Лишь немногие женщины действовали самостоятельно и вводили новшества. К примеру, Жанна д’Арк. Много ли других имен вы сможете назвать?