Таня Винк - Он тебя недостоин

И вот «пустышка» говорит такие слова… И оказывается, не сидит он на шее папы, а работает в поте лица. Наташа опустила ресницы и вздрогнула – краем глаза она поймала взгляд парня, и этот взгляд заставил ее сердечко екнуть. В следующее мгновение она почувствовала, как лицо залила краска, хотела встать и уйти, но не смогла. Да и как уйти, если папа уже повернулся к ней и говорит, что она два дня как дипломированный юрист и может помочь Леше с оформлением лицензий, договоров, ну и всего остального.

– Наташа, я буду очень благодарен тебе… – начал Леша, и с каждым словом румянец на его щеках становился все ярче.

– Благодарность на хлеб не намажешь, – перебил его дядя Коля, – ты скажи, сколько девочке платить будешь. Она пять лет грызла чертовщину, в которой я до сих пор ничего не смыслю. Да и ты тоже.

Леша покраснел окончательно, платье Наташи прилипло к спине, хотя в гостиной работал кондиционер, и тут папа разрядил обстановку:

– Коля, это не наше с тобой дело… Молодые сами разберутся.

При слове «молодые» Наташа и Леша посмотрели друг на друга широко открытыми глазами и плотину, из последних сил сдерживаемую, прорвало…

Наташа улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям и посмотрела в иллюминатор – увы, ничего, кроме белых облаков. На большом экране в центре салона тоже облака – время от времени пассажирам показывали то, что можно увидеть из кабины пилота. Лешка дремал, откинувшись на спинку кресла. Волна нежности накрыла Наташку, и она поцеловала его в щеку. Он распахнул глаза, улыбнулся, и время остановилось – так было всегда, стоило им посмотреть друг на друга. Он взял ее руку в свою, и мир исчез – так было всегда, стоило им коснуться друг друга.

– Я люблю тебя, – прошептал он, поворачиваясь к ней.

Мимо прошмыгнула стюардесса.

– Я люблю тебя, – прошептала она, зажмурилась и тихонько застонала. – Лешка… не смотри на меня так… я… я сойду с ума…

До Лешки она не любила. Влюблялась – это да, несколько раз и ненадолго, до того момента, пока становилось неинтересно, или до первой ссоры. А с Лешкой всегда интересно, потому что в нем до сих пор живет маленький мальчик с тысячей «почему» и «зачем». И еще он не стесняется говорить о том, что чувствует, – это редкое качество для мужчины.

– Поехали сегодня ко мне, – сказал он таким тоном, что у Наташи в животе запорхали бабочки. – Я не могу без тебя ни минуты. Ты мое счастье… Оставайся у меня… Навсегда.

Что она могла сказать?

– Я… Я не знаю… Я соскучилась по папе… Он места себе не находит, я по голосу слышу…

Конечно, она поедет к Леше, и папа ее поймет, хотя частенько бубнит, мол, скоро она совсем бросит старика-отца. Да не бросит она его. Никогда не бросит! Просто она не может жить без Лешки. Он, как и папа, ее защита от всего. И от самого большого горя в ее жизни, которым она может делиться только с Лешкой, – папа не может говорить об этом.

У нее нет мамы. Она не знает, как мама выглядела, не сохранилось ни одной ее фотографии, они сгорели при пожаре, который она не помнит, – вся квартира выгорела из-за телевизора. Она знает только имя – Юлия – и что маме было двадцать три года, когда она исчезла. Пропала без вести. Пошла в магазин и пропала. В детстве все смотрели на Наташу, как на странное существо, которое надо жалеть: у нее нет мамы! А мамы подружек между собой называли ее сироткой, и в их отношении к ней было что-то слащаво-жалостливое и вместе с тем настороженное. Это бесило Наташу, она плакала, негодовала, но папе ничего не говорила – в потаенных уголках ее непримиримой души пряталось испуганное существо, больше всего на свете боящееся жалости. И так получилось, что к окончанию института она оказалась не только без подруг, но и единственной незамужней девчонкой в группе. А также единственной не живущей в гражданском браке. Почему? Наверное, потому, что она не доверяла парням и всех сравнивала с папой. Сравнение было не в их пользу, а вот Лешка смог поселиться в ее сердце. И немудрено, ведь их отцы из одного поселка, дружат с пеленок, значит, и между ними существует какая-то связь – неуловимая, но затрагивающая самые нежные струны души… Наташа в том поселке не была, а Лешка рассказывал, что лучше туда не ездить, там сейчас полный мрак, потому как шахту закрыли в конце девяностых годов прошлого века и неизвестно, как люди выживают. Кто решил не выживать, а жить, побросали дома, квартиры и уехали. Наташа слышала про такие поселки, даже по телевизору их видела, и желание побывать на родине предков у нее никогда не возникало, да папа и не настаивал.

Денис, папин приемный сын, помнит ее маму, но плохо, ему было всего восемь лет, когда ее не стало.

– Я понимаю, почему отец не может говорить о твоей маме, – сказал Денис однажды, – ему тяжело. Невыносимо тяжело. Знаешь, я ведь больше никогда не был на том пляже… И на могилы родителей не могу ездить. Они живут в моем сердце, а это самое главное.

Мама тоже жила в ее сердце, и иногда во сне Наташа слышала ее голос – тихий, нежный, неповторимый голос женщины, подарившей жизнь ее душе. Иногда приходили сны, в которых над ней склонялась золотоволосая женщина, и она трогала ее длинные, прохладные на ощупь локоны и счастливо смеялась. А вот ее лица она не видела. Или видела, но потом не могла вспомнить. Она просыпалась с бешено колотящимся сердцем и, стиснув руки, пыталась прокрутить сон во всех подробностях и запомнить. Запомнить все – плечи незнакомки, грудь, шею, голос, каждый его оттенок, каждую вибрацию. Потом она долго хранила этот образ в памяти, пыталась перенести его на бумагу и однажды сунула неумелый детский рисунок отцу:

– Она похожа на маму?

Его подбородок стал жестким, будто вырезанным из камня, между бровей пролегли две глубокие складки.

– По-моему, это ты… – хрипло ответил папа и шумно глотнул.

– Я? – Наташа посмотрела на рисунок. – А я похожа на маму?

– Да…

Дальше она не спрашивала, боясь усилить боль, струившуюся из потемневшего взгляда, читавшуюся в опущенных плечах отца и всей его фигуре в глубоком кожаном кресле. Казалось, даже его седые волосы, блестящие и густые, в один миг потускнели.

– Папочка, – она подалась вперед и коснулась его руки, – я не хотела.

– Все нормально. – Он с трудом улыбнулся. – Когда-то ты должна была об этом спросить.

Отец стремительно поднялся из кресла и вышел из комнаты.

Много раз Наташа приставала к Денису – вдруг он вспомнит какую-то забытую подробность, но он повторял уже сказанное: «У нее были длинные светлые волосы, как у тебя, и большие глаза». Это он точно помнит, а вот цвет глаз… Нет, не помнит. И еще он помнит, что она была такая же худенькая, как Наташа, и ростом ниже папы. Первую встречу с ней он помнит отчетливо, будто это было вчера… Зима. Много-много снега и яркого солнца, даже в окно смотреть больно. Старый дом, все белое – стены, низкий потолок и печь, казавшаяся пузатой, как в мультике про «Золотую рыбку», короткие ажурные гардины на маленьких окнах, он таких окон больше никогда не видел, узкие подоконники – даже локти не поставишь. А за окном, чуть не посреди двора, чудо – толстое-претолстое дерево, корявыми ветвями упирающееся в небо. Денису казалось, что это дерево он уже видел на картинке в книге. На той картинке снега на дереве не было, а были огромные листья, русалка на ветке и кот внизу, цепью к дереву прикованный. Хозяин этого белого домика, розовощекий старик с такой же белой, округло постриженной бородой и реденьким пушком седых волос, колышущихся при каждом, даже едва заметном движении, сидит на краю старого вытертого дивана, улыбается и смотрит на Дениса. Пальцами, похожими на лапки паучка, обхватил острые колени, выпирающие из-под толстой ткани штанов, заправленных в высокие вязаные носки, и Денису кажется, что ног у него нет, настолько они тонкие, а вместо ног у него палочки. За его спиной громоздятся пестрые подушечки с вышивкой, и между этими подушечками втиснут большой серый заяц с двумя белыми зубками, торчащими из-под раздвоенной губы. Денис смотрит на игрушку, но она его интересует меньше, чем скрип половиц. Он просит старика, чтобы тот прошелся по комнате. Старик смеется, встает, и пол скрипит под его ногами. Он подходит к окну и всплескивает большими, как лопаты, ладонями: «Ой, твой папка идет!» Мальчик лезет под короткую занавеску и прилипает носом к стеклу, а там папа и тетя в пальто и без шапки, ее волосы переливаются на солнышке золотом. Они уже на крыльце, и сердечко Дениса вот-вот выскочит из груди: папа вернулся! С криком «Папа!» он бросается к двери и повисает на мужчине. Тот берет его на руки, и лицо женщины оказывается напротив лица Дениса.