Амрита Альгома - Простая история. Том 3

– Слава Тебе, Господи.

Голос Николь рядом был так тих, едва слышен, что Джеф только улавливал его, даже не различая оттенков: спокойна она? Волнуется?

Николь не была спокойна. Она, спроси её Джеф сейчас, не смогла бы точно определить своё сиюминутное состояние. Она просто едва дышала, вдруг стиснутая тревогой. Вернее, даже страхом. Что ей именно страшно, она определила только потому, что у неё неожиданно заледенели ладони. Это осталось ещё из детства: всегда, как только она сталкивалась с какими-то стрессовыми ситуациями, когда ей приходилось принимать решение или общаться с незнакомыми людьми, руки становились противно липкими и холодными. И раз сейчас такие руки, значит, преобладает страх. Это её удивило. С чего вдруг? И если это действительно так, страх преобладает над чем, над какими чувствами-то?

Неожиданно всплыла картинка. Вечер, темнеет за окнами, они торопятся, но приостановились, чтобы просто посидеть вместе. Ресторанный стол, накрытый двумя скатертями: тёмно-зелёной внизу и на ней белой. На столе свеча и бутылка шампанского, наполовину пустая. Красно-коричневая обивка на стенах отражает причудливыми узорами позолоты огни люстр и желтоватое пламя свечи. Кабинка, без потолка, неярко освещённая, отделяет их стол, создает иллюзию, что они тут одни. И Джеф. В расстёгнутой куртке, откинувший голову назад и опирающийся на высокую спинку кресла и всем телом, и затылком. Его неуловимая, блуждающая и мягкая улыбка. Его взгляд, обращённый к Николь, полный нежности. Его движения, которые он то начинал, то вдруг обрывал. Он поразил её тогда своим обращением к ней и раскрепощённостью. Они тогда впервые вместе пили шампанское.

Как давно это было! Ещё осенью. Тогда же её впервые охватило мгновенное яркое понимание своего страха за него. Она просто задыхалась в тот вечер, испугавшись, что с ним что-то случится, она не сумеет ему помочь и останется без его поддержки. Это было такое острое ощущение, такое болючее и ясное, что внутри от него становилось одновременно и холодно, и жарко. Старый тёмный страх, такой же как тот, который заливал её, пока она стояла босиком, чтоб никто не услышал, на холодном полу, прислушиваясь к дыханию Марины, или когда представила, что Стив придёт и скажет: "прими мои соболезнования".

Потом это прошло, отдалилось и забылось, кажется, через неделю или две. Она не помнила. Этих страхов, терзающих её, было так много, что трудно было их все как-то обозначить. Наверное, она тогда списала это чувство на воздействие алкоголя и не стала обдумывать. И уж тем более не сказала Джефу.

Николь взглянула на него.

Он сидел рядом, такой же, как всегда и так внимательно слушал Евангелие, что ей стало интересно, что он там слышит? Она попыталась прислушаться, но почему-то улавливались только отдельные слова, достигающие её понимания. В голове вместо этого крутился псалом: "Сердце моё трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашёл на меня, и ужас объял меня".

Николь прослушала и чтения, и Евангелие, и как усиленно ни старалась она сосредоточиться, всё ускользало от её сознания, поглощённого воспоминаниями.

Она пыталась отвлечься, поглядывая на Джефа, но только возвращалась снова к мыслям о нём и собственному беспокойству.

Она поймала себя на осознании что вместо молитвы половину мессы простояла, размышляя о Джефе. Её вдруг пришло в голову, что сейчас она просто постоянно, постоянно боится за него. Это было просто смешно, такой здоровенный мальчик, как Джеф, который столько лет прожил один, уж, наверное, прекрасно мог о себе позаботиться. И всё равно, она боялась. Это был какой-то неосознанный страх, неоформленный и расплывчатый. Если бы Джеф летал, там хоть было бы ясно: а вдруг что-то произойдёт в воздухе с самолётом? Но здесь, на земле, она никак не могла себе обозначить границ и причин этого страха, и подобное положение вещей нервировало её.

Николь почувствовала даже радость от того, что хоть поняла, что она просто боится, не случилось бы чего с Джефом. Когда она впервые обнаружила в своей душе присутствие страха и не смогла его назвать или хоть найти его причину, это так обеспокоило её, что стало трудно дышать. Она запаниковала тогда: ей показалось, что она боится самого Джефа. Ужасное подозрение, встряхнувшее её своей нелепостью. Она размышляла целый день – это было ещё осенью, вскоре после их встречи. Но такого просто быть не могло. Уж кого-кого, а Джефа-то она точно не боялась, для неё собственный отец был гораздо страшнее.

Она выкинула это из головы и стала размышлять о своих страхах с другой стороны, как и предлагал Джеф. Кажется, такое заключение не должно её было беспокоить совсем: ведь она боится не за себя. Сразу понадобилось выяснить, что такого опасного для неё самой в её страхе за Джефа – она просто пыталась сформулировать этот вопрос, как учил её Джеф. И на этот прямой вопрос тут же получила ответ: страх потерять себя. Все её мысли, чувства, ощущения были настолько заполнены Джефом, что его отсутствие в её жизни означало только исчезновение самой Николь. Она попыталась представить себе, как такое может быть.

Она бы сидела в маленькой комнате, которую сейчас даже не воспринимает как свою, просто мысленно обозначая её термином "здесь" или "там", соответственно тому, где сама находилась. Странно, квартира Джефа у неё воспринималась как "дом". Ей не хотелось бы выходить, потому, что некуда было идти; ей не хотелось бы есть, потому, что было бы не до еды; вокруг неё были бы люди, но она не видела бы их, потому, что не было бы Джефа. Когда-то давно, когда она решила, что у неё никогда не получится быть святой, потому, что она слишком любит себя, она поставила над собой опыт. Мысль была проста: выяснить, как сильна её воля, чтобы она могла отдать себя без остатка служению Богу. Мало ли какие трудности могут возникнуть при этом. Сколько было таких мучеников, которые голодали и всё равно делали то, к чему их призвал Господь.

Она перестала есть совсем. Пила только воду и страшно мёрзла, хотя это было летом. Странно, есть ей тогда даже не хотелось. Так и осталось далеко в воспоминаниях: пустота и холод внутри.

Она выдержала только три полных дня, потому, что на четвертый день приехала бабушка и взбунтовалась. Уж кто-кто, а бабушка точно всегда могла уговорить Николь сделать то, что ей делать не хотелось. Хоть опыт по мнению Николь и остался незаконченным, она вынесла из него неприятные для себя вещи. Например, решила, что силы воли у неё самой нет даже с бабушкин напёрсток: если бы она не молилась, она и дня бы не выдержала. Значит, о силе ей нужно только молиться. Ещё она обнаружила, что если совсем не хочется есть, но тебя все равно усаживают за стол и переставляют перед твоим носом всякие вкусности, а уж бабушка конечно блеснула!, невозможно устоять.