Амрита Альгома - Простая история. Том 3

– Для ответа у меня мало исходных данных, – сразу ответил Джеф, внимательно глядя на него.

– Исходными данными я тебя снабжу в избытке, – засмеялся Тед, что совсем не спрятало его озабоченности. – Подожди только.

Они присели тут же, высчитывая, в какой день будет поклонение в храме и когда у Джефа дежурство. Джеф сходил в ризницу, чтобы сделать несколько звонков и вскоре вопрос был решён, а сроки поездки определены. Джефа не беспокоило мнение Николь – он знал его: первый звонок он сделал ей. Нельзя сказать, что такое известие её сильно обрадовало, но она сказала: "раз надо, то поезжай. Я тебя жду".

Вечером, вернувшись после мессы и обеда у Гордонов, один в своей квартире он шагал взад-вперед, засунув руки глубоко в карманы халата. Переворачивал в голове пласты тем для размышлений, подкинутых Теодором. Ну и задал задачку Тед. Любить сознательно весь мир? Разве ж это возможно?

2

Джеф приехал с Николь в храм после ланча. Ему еле удалось уломать её не провожать его в аэропорт – не хотелось, чтобы она возвращалась с вокзала одна, без него. Он привычно сидел (или стоял на коленях?) втиснувшись рядом с Николь на скамье и молча смотрел на алтарь, где отблёскивала золотистыми лучами круглая дарохранительница. Было странно смотреть на эту вещь.

Он честно прочитал все молитвы, которые знал. Потом ещё раз. Николь за всё это время рядом даже не пошевелилась. Потом он просто бездумно смотрел прямо на алтарь, так долго, что ему стало казаться, что весь алтарь со стоящей святыней на нём словно светится, а вокруг него сгустился, клубясь, странный мрак. Эта прозрачная тьма была подвижной, слегка фиолетового оттенка и напоминала своей нереальностью лёгкий туман. Но это была тьма. Словно налёт, напыление на реальность. И она была живой, весомой, колышущейся и вязкой. Она отступала, оставляя ореолом вокруг алтаря светлое пространство, расступалась, вернее, растворялась в его режущей яркости. Джефа охватило странное ощущение: было такое чувство, словно на него смотрит кто-то, огромный, доброжелательный. Смотрит с легкой улыбкой, пристально. И молчит.

И вдруг всё кончилось. Вернулся свет. Вернулись шорохи и шёпот в церкви.

Шевельнулась рядом с Джефом Николь, посмотрела на него. Вопросительно и серьёзно. Значит, Господь дарует конкретного человека, чтобы выразить свою любовь ко мне, так, Тед?

Вскоре брякнул колокольчик, прошёл отец Вильхельм. Встав у алтаря на колени, он постоял некоторое время. Джеф думал, что он просто задумался и молится, но подошёл Теодор и аккуратно окутал плечи отца Вильхельма длинной широкой полосой ткани, украшенной поблёскивающей вышивкой. Отец Вильхельм стоял, склонив голову и в прозрачной тишине было слышно бряканье застёжки. Потом он медленно поднялся, обошёл алтарь, чтобы быть лицом к людям, поднял обеими руками, обернутыми полами накидки, дарохранительницу и перекрестил всех молящихся. И ушёл. И унёс с собой это ощущение.

– Зачем он руки завернул? – Тихо спросил у Николь Джеф.

Николь вздохнула, словно оторвалась от трудного дела, выпрямилась, оглядывая храм и ответила:

– В знак того, что не он, а сам Христос благословляет нас.

– Пойдем перейдем вперед? – Предложил тихонько Джеф, устав стоять на коленях в тесноте.

Да, со скамьями тут явно дело худо обстоит. Ладно, сам Джеф: у него всего лишь рост вкупе с длинными ногами, а что делать тем, масса которых не позволяет пролезть на скамейку, а стеснительность не позволяет пройти вперед, туда, поближе к алтарю? Там ноги есть где поставить, только на колени приходится вставать прямо на пол, а не на деревянную подставку. Там обычно Стив устраивается – ему плевать на стеснительность, лишь бы места было много. Смешно, кстати, Стив тоже стал сюда по воскресеньям ходить. Вспомнил свои католические корни, что ли? Или просто понравилось?

Николь молча поднялась и перешла вслед за ним туда, где ему удобнее.

– Давай вообще здесь всё время сидеть? – Предложила она.

Джеф только кивнул, блаженно расставив ноги и удобно опираясь о колени локтями. Вскоре пришёл Теодор и принёс с собой объёмный рюкзак. Он бережно поставил его на скамью и сел рядом с Джефом. Оглядел их обоих.

– Когда ты едешь? – Спросил он.

– Сейчас, – сказал Джеф.

Показал глазами Теодору на Николь. Тот кивнул, едва заметно. Джеф осторожно взял руку Николь, перебирая её пальцы и чувствуя их холод и поцеловал их. Николь тихо всхлипнула. Рванулась к нему, как только он шевельнулся, прижалась, уткнувшись лицом в его щеку и вся дрожа. Шепнула еле слышно:

– Возвращайся скорее. Я тебя жду.

– Жди, – согласился, тоже тихонько, Джеф. Он никогда не знал, что ему нужно ответить на такую оголённую фразу. – Мне так легче. И береги себя.

Теодор помог ему надеть на плечи неудобный рюкзак. Джефа поразила невесомая нежность его ноши. Словно за спиной у него лежит в рюкзаке пара крыльев, и она чуть-чуть приподнимает его над полом. Николь, не шевелясь, сидела и смотрела, как он одевается. Бледная, с дрожащими губами, вцепившись в скамью. Джеф наклонился к ней, осторожно взял её лицо в ладони, поцеловал, шепнув сорвавшимся голосом:

– Я люблю тебя, помни.

Он ушёл, Николь осталась, ломая себе пальцы и кусая губы от отчаяния. Отец Теодор отвёл её наверх, где она могла выплакать ему свои слёзы. Она даже не рискнула просить Марину отпустить её с Джефом, так же, как не рисковала просить остаться у него иногда. Это было вне пределов дозволенного, даже Мариной. Там, наверху, в комнате с голыми стенами она могла реветь при отце Теодоре не стесняясь и не боясь кого-либо потревожить, пока не устанет. Тед гладил её по голове, обнимая сотрясающиеся плечи, шептал что-то успокоительное. Но слёзы так долго текли и текли, и рыдания никак не стихали. Наконец, когда она просто устала, отец спросил:

– Ну, что так тебя расстраивает?

– А вдруг он не вернётся? – Шепнула совсем охрипшая от рыданий Николь.

– Так ты молись, не теряй время на слёзы, – посоветовал он.

– Не могу, – покачала она головой. – Со мной что-то случилось. Когда мне плохо, я не молюсь. Я честно пытаюсь отдать Богу свою боль. Я тогда чувствую Его, как Он велик, Он смотрит на меня так ласково! Он так хочет мне помочь, разделить мою боль, я чувствую это. У Него получается, но Он такой огромный и моя боль так похожа на боль других, и она заполняет Его вместе с болью других, и Ему так больно, что мне становится ещё хуже, это всё переполняет меня. И потому – и не плакать не получается, и молиться не получается. Я просто сижу и ощущаю, как вся эта боль и моя, и Его пропитывает меня. И это страшно. Раньше я была этому рада. Заполниться вот так и умереть. А сейчас мне так страшно! Если я заполнюсь и умру, в мире станет только больше боли: потому, что Джеф… и мама, бабушка с дедом… и даже папа… они… Я не хочу заполниться вот так сейчас, я не могу так заполняться, это несправедливо.