Мара Минг - Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

Я прожила на вокзале Виктории целую жизнь.

Я адски хотела спать и немного сомневалась, что действительно нахожусь в этих декорациях, в причудливейшем положении и с весьма условными шансами на победу. Это была настоящая Индия, в отличие от расписного фарфорового Гоа, и я ее такую видела впервые. Под гулкими сводами вокзала гомонили индусы, свистели приходящие поезда, лязгали буферами тяжелые вагоны с надписью Indian Railways, тощие уборщики – ачхут, неприкасаемые – поливали бетонный пол едкой вонючей смесью. На уровне колен шныряли калеки. Я в ступоре сидела на железном кресле. Напротив, расстелив на полу газету, лежал пожилой индийский джентльмен в отглаженном костюме и в очках с золотой цепочкой. Под головой у него был дорогой кожаный портфель, в руках он вертел какой-то электронный гаджет. Юрист, наверное , одурманенно думала я. Сотни людей точно так же отдыхали на полу. Некоторые – с головой накрывшись мешками. Другие лежали на тумбах, ступенях и ящиках.

Ко мне подсела пожилая индианка в сари – как ее звали, уже не помню – и завязала со мной разговор. В этом нелепом фильме я тоже не захотела быть собой; мне было настолько не по себе, что срочно требовалось что-то изменить, сделать все это игрой. Я назвалась другим именем – Хелен – и сказала, что я с Филиппин. Индианка оказалась бомбейским гидом, на вокзале Виктория она охотилась на клиентов уже лет двадцать и знала там каждую собаку. Стоило ей подсесть ко мне, как к ней потянулась здороваться вереница людей: машинистов, кондукторов, полицейских, простых вокзальных работяг. С каждым она знакомила меня; так я перездоровалась за руку с половиной обитателей бомбейского вокзала. Nice to meet you, Ma’am! Happy New Year, Ma’am! Я учила индианку филиппинским словам – конечно, придуманным с ног до головы. Может быть, я была убедительна, поскольку мое из рук вон нефилиппинское лицо ее не смутило – впрочем, возможно, она просто никогда не встречала выходцев с Филиппин (или, что более вероятно, каких только врунов она уже не встречала). В это время я уже всерьез подозревала, что Рыжая или опоздала на самолет, или он рухнул.

Но Рыжая появилась: с запозданием в пять или шесть часов. Им долго не давали разрешения на посадку. Наш поезд в Гоа уходил только вечером, и мы зачем-то согласились на экскурсию по Бомбею, предложенную моей новой знакомой ( Если что, меня зовут Хелен, и я с Филиппин , – шепнула я Рыжей. Дура? – поинтересовалась та. У нее было плохое настроение). Рыжую тошнило, а я хотела спать, мне было жарко и мутно. Но все-таки мы увидели квартал прачечных и издалека, из окна такси, посмотрели еще кучу достопримечательностей, которые не работали в честь праздника, стояли закрытыми на ремонт или были расположены слишком неудобно для того, чтобы подобраться к ним поближе на машине. Наше желтое разбитое такси, дребезжа, продиралось сквозь толпу других автомобилей, мотоциклистов и повозок, температура была градусов под сорок, асфальт плавился, над дорогой клубился ядовитый туман. Экскурсия длилась часа два или три, и я почти ничего из нее не помню.

Наша новая знакомая содрала с нас кучу денег – мы были не в состоянии спорить – и исчезла, мы же с Рыжей еще несколько часов гуляли вокруг вокзала Виктория, а в итоге, обессилев, повалились на его задворках. Бессонная ночь давала о себе знать. Мы уснули прямо там, бросив на землю возле какой-то ржавой сельскохозяйственной машины наши порядком уже испылившиеся шали. Я постоянно просыпалась, потому что мне казалось, что за нами из кустов кто-то следит (как выяснилось впоследствии, так оно и было). Около семи вечера мы вернулись к вокзалу, поняли, что поезд уже подают, и, значит, наконец можно выпить. Рыжая достала из багажа бутылку виски, и мы в считанные минуты отчаянно надрались. Лишь с этого момента все как-то наладилось.

– –

Я Хелен Гарден и я с Филиппин, а муж мой – паромщик; так я шутила когда-то, но

на площади перед Папским дворцом мне было не до шуток. Там я сказала бирюзовому хулигану скучную правду.

– Я русская, из Москвы. Подруга Джона.

– Да ну?!

Глаза у него загорелись так, будто билетик на автобус, который он купил, вдруг оказался счастливым. Я удивилась: чего это он? И тут же услышала:

– А у меня русские корни!

– Как это?

– Правда! Полгода назад меня нашли мои настоящие родственники.

Он шутит? Это такое французское кокетство?

– Настоящие – то есть?

Мы уселись друг перед другом на корточки. В наступившей темноте я все же видела его очень хорошо: сияющие глаза, черная бандана, наползающая на глаза, красивые руки на коленях. Большая татуировка на груди, скрытая, по большей части, бирюзовой футболочкой с чудовищем. Он казался довольно юным, хотя и старше, чем мне сначала показалось. Взгляд все же был взрослым; хоть и очень теплым. Не старшеклассник-охламон. Двадцать шесть ему? Двадцать восемь?

– Меня усыновили, когда я был маленьким. А полгода назад меня отыскал мой дядя, биологический дядя. И рассказал, что мои предки в начале прошлого века эмигрировали на Корсику из России. А точнее, знаешь, откуда… как это… Черкес? Черкеси? Как правильно сказать? – Он неуверенно пошевелил пальцами, так, будто одной рукой держал стеклянную банку, а второй что-то искал внутри. – В общем, да…

Английский давался ему с трудом.

– И вот, мой прапрадед – его фамилия была Керимов – (или Керенов ?.. Я не разобрала) – он служил у аристократа Юсупов…

– У графа. – поправила я.

– Наверное. И очень помогал ему. И аристократ потом искал по миру людей с такими фамилиями… В общем, – он улыбнулся, – я еще только сам начал во всей этой истории разбираться.

– Ну, а об этом что скажешь? – веселился фестивальный Авиньон. – Как тебе такая история?

Если честно, я не могла об этом сказать ничего. В городе, где не успела еще увидеть ни одного русского лица, вдруг сцепиться взглядом с каким-то чудным французским охламоном, который тут же вываливает тебе на голову целый винегрет – позитивную энергию, русские корни, чудом обретенных родственников, и, вишенкой на торте, графа Юсупова. Нет, лучше не вишенкой, а фигуркой. А торт такой, типа «Праги». Коричневый.

Да за кого он меня принимает?

– Вот это история. – cказала я; сама любезность. Парень, очевидно, из талантливых филиппинцев вроде меня: сочиняет на ходу. Но уже через секунду мне стало не по себе. Я вспомнила ощущения, завладевшие мной во время спектакля и после. В этом не было ни капли выдумки: за себя-то я могла отвечать. За себя и за свое объятье, в котором исчез весь мир. Он был совсем родной мне, этот загадочный мальчик; тело не обманешь.

И это точно было настоящим.

Позже мысль о настоящем будет очень помогать мне. Всякий раз, как я буду проваливаться, терять под ногами почву – во всех бессчетных черных зазеркальях, где формы начнут плыть и искажаться, где почти все вдруг покажется пластмассовым, неживым, придуманным – я раз за разом буду находить опору в чем-то неизменно настоящем.