Яна Перепечина - А я смогу…

– Оля, а что ты хочешь? Конечно, он будет гулять налево. Интересный неглупый парень, образованный и эрудированный. Разве ему может быть интересно с тобой?

– А что со мной не так? – убитым голосом интересовалась Ольга, в которой нежные родители успешно взрастили с десяток цвеущих буйным цветом комплексов.

– С тобой всё так, – сокрушённо и с явным сомнением в голосе вздыхала мама, – просто ты совершенно не его человек. Ну, посуди сама. Он спит с окнами нараспашку – ты мёрзнешь всегда и даже летом трясёшься под пуховым одеялом, которое тебе подарила бабушка. Он любит поесть – ты не умеешь готовить, и у тебя вечно отсутствует аппетит. Он строит наполеоновские планы на будущее, а ты ни о чём не думаешь, живёшь сегодняшним днём…

– Ты ещё кое-что забыла, мама, – не выдержала однажды этого длиннющего списка несоответствий Ольга.

Людмила Ивановна удивлённо вскинула красивые брови и осеклась:

– Что именно?

– Что он мужчина, а я женщина. Если следовать твоей логике, уже хотя бы по этой причине мы не подходим друг другу и подходить никогда не будем.

Но, как известно, вода камень точит. И постепенно Ольге стало казаться, что доля истины в словах матери есть. Она, вместо того чтобы жить их с Серёжей любовью, стала приглядываться и прислушиваться к себе, к нему. Малейшее несовпадение во взглядах, самая незначительная ссора казались ей началом конца их отношений. Что уж тогда говорить о серьёзных разногласиях?

Как и всякий недолюбленный родителями ребёнок, она остро нуждалась в постоянном одобрении, поддержке, признаниях в любви. И Ясень, пока был рядом, умудрялся всё это ей давать. Но он слишком часто уходил и уезжал. И сами отлучки эти воспринимались Ольгой как доказательство его равнодушия. А это было то, чего она больше всего боялась в этой жизни.

Так боялась, что стала убийцей. В тот сентябрьский день в палате на десятерых, с трудом приходя в себя после наркоза, она открыла глаза и увидела Серёжку. Он тихо плакал, сжимая в огромных своих ладонях её полупрозрачные кисть и запястье.

Ольга ни раньше, ни после не видела, как плачут мужчины. И слёзы эти напугали и потрясли её. Впервые ей в голову пришла мысль о том, что она сделала что-то такое, что уже никогда не сможет поправить, изменить. С трудом сглотнув, она замерла в ужасе от осознания содеянного. Уловив её чуть заметное движение, Серёжа выпрямился, глядя на неё такими глазами… Такими… Даже по прошествии девяти лет Ольга вздрагивала, вспомнив тот день, когда её муж посмотрел на неё глазами отца, у которого убили ребёнка. И убила она. Тогда он еле слышно прошептал:

– Зачем? Лёлька моя, Лёлька, зачем?

И такой леденящий ужас прошил вдруг насквозь её пустое и бессмысленное тело, что она смогла только закрыть глаза и отвернуться. В голове почему-то билась мысль, что она, как Раскольников, выбросивший поданную ему милостыню, своим поступком будто перерезала нить, связывающую её с остальным человечеством. Ольга скорее почувствовала, чем услышала, как тихо встал и ушёл Сергей. Ей стало ещё больнее, хотя, казалось бы, было уже некуда. И она поняла, что уже никогда в жизни не сможет произнести слова: Господи, за что?! Потому что, что бы ни случилось с ней, ничем она не искупит и не поправит то, что сделала сегодня, и самых страшных бед будет мало за этот её грех.

Но как ни странно, именно в этот самый горький в её жизни момент, на убогой больничной койке, под влажным тонким одеялом, она, став убийцей, приобрела то, что помогло ей выжить тогда, – веру. Много позже она узнала, что день этот, двадцать первое сентября, самый страшный день в её жизни, был светлым праздником Рождества Пресвятой Богородицы, днём Её рождения.

В тот день Сергей, отправив сестру домой на такси и бросив свою машину у больницы, пешком поплёлся к Пашке. Рябинин, увидев совершенно мёртвое лицо друга, молча втащил его в узкую тёмную прихожую и буквально волоком транспортировал в кухню.

Они тогда долго сидели вдвоём. Пашка молча подливал и подливал крепкой заварки и крутого кипятка в огромную чашку, по самый край, как любил Ясень. Потом встал и коротко скомандовал:

– Поехали!

– Куда? – вяло удивился Сергей.

– К отцу Петру.

Про отца Петра Ясень слышал уже неоднократно. Павел познакомился с ним случайно: помог отвезти жену батюшки в роддом. Знакомство их переросло в дружбу. И Пашка давно уже зазывал Сергея в гости к настоятелю Никольской церкви. Да всё недосуг было. И вот теперь Ясень вдруг почувствовал, что если они сейчас не поедут к батюшке, то он просто помрёт от тоски и поселившейся в его сердце пустоты. И они поехали.

Услышав о происшедшем, отец Пётр помолчал, ужаснувшись. Сергей испугался почему-то того, что вот сейчас этот малознакомый пока батюшка начнёт ругмя ругать Лёльку. Но тот вдруг горько произнёс:

– Бедная девочка, что она с собой сделала… С собой, со своей душой.

– Что мне сейчас делать? – еле слышно спросил Ясень, который за эти батюшкины сострадание и понимание был ему безмерно благодарен.

– Тебе? Тебе сейчас и потом, всю жизнь, молиться за неё, за себя и за убитого малыша.

Сергей дёрнулся, услышав страшное слово «убитый». Но потом поднял на батюшку больные красные глаза и прошептал:

– Я готов. Я тоже виноват.

– А мужчина в основном виноват и бывает в такой беде, – кивнул батюшка, – он сильнее, он решительнее, на нём ответственность за его женщину. Мужчина почти всегда может её остановить. Ты не знал, конечно, о выборе твоей жены. Но ты должен был о такой возможности подумать. Ты видел, что ей тяжело, что твои отлучки ведут к гибели семьи? Видел. Но ничего не изменил в себе. А этим ты её от себя оттолкнул… Ну, да ничего, не сгибайся ты так под тяжестью своих ошибок. – Ясень действительно сидел сгорбившись, бессильно опершись локтями о колени и обхватив лохматую голову руками. – Наше главное счастье в том, что Господь наш безгранично милосерден и прощает даже такие грехи. Кайся. Молись. Не отчаивайся. Надейся. И, бог даст, может быть, вы всё-таки будете вместе и родятся у вас ещё дети. Не взамен, этого малыша вам никто и никогда не заменит, но в утешение…

Много лет спустя, году в девяносто седьмом, Сергей, услышав по радио песню Олега Газманова «Единственная», вздрогнул, как от удара. Слова «не родятся наши дети» причинили невыносимую боль. Но песня была так хороша, так совпадала с его настроением, что он купил диск и с мазохистским наслаждением слушал и слушал её раз за разом, думая о том, что добрый и не по возрасту мудрый отец Пётр на сей раз оказался не прав и что их с Лёлькой дети всё-таки не родятся никогда.

Закрыв за Сергеем дверь, Ольга поёжилась и потёрла лицо руками. Прошлое, которое она старалась забыть и почти забыла, ворвалось в её жизнь так неожиданно и так… – она поискала слово – решительно, да, именно решительно. Даже нахрапом, кавалеристским наскоком. И теперь ей было и горько, и сладко одновременно.