Салли Боумен - Тайна Ребекки

Посчитав до десяти, я осторожно постучала и проговорила:

– Дэнни, ты там? Позволь мне войти. Мне надо поговорить с тобой.

Тишина. Воздух за моей спиной сгустился. Может быть, это была всего лишь игра воображения, но запах гари стал более явственным. Пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя постучать еще раз. И я заговорила более резким, более повелительным тоном:

– Дэнни, сейчас же открой дверь! Я не собираюсь торчать на площадке весь день. Открой немедленно!

Последовала пауза, и я услышала слабый шорох, который описывал Том, как бывает, когда ткань задевает о мебель. Затем что-то щелкнуло и заскрежетало, звякнули крючки, и наконец щелкнул замок.

Дверь медленно распахнулась. Открывшееся мне пространство было залито ярким светом, потому что окна располагались на западной стороне, и этот неожиданно яркий свет после полумрака лестничной площадки почти ослепил меня, к ним добавились страх и возбуждение, так что я не сразу смогла разглядеть стоявшую передо мной фигуру.

У женщины, силуэт которой я видела, были абсолютно белые волосы, туго затянутые назад, но отдельные выбившиеся из пучка пряди падали на плечи, как у неряшливой девчонки. Она стояла неподвижно, как смерть или восковая фигура. Но, как и описывала Ребекка, в ней ощущалась неукротимая энергия. Она попыталась заговорить, ее бледные губы беззвучно шевельнулись. Еще когда я была девчонкой, эта женщина одевалась по моде прошлого века, и точно так же она была одета и сейчас. Словно ее календарь остановился на отметке «1918 год». Длинная черная юбка едва приоткрывала щиколотки. И к своему удивлению, следуя примеру семилетней Ребекки, я опустила глаза и посмотрела на ее чулки – они были дырявые. Худоба ее производила устрашающее впечатление, но я знала, что передо мной миссис Дэнверс.

Казалось, что она, трепеща от возбуждения, смотрит куда-то за мою спину. Какое-то мгновение она все еще оставалась неподвижной, а потом дернулась, наклонилась ко мне – очень близко – до ужаса близко. Боже! Она принюхивалась ко мне!

А я уловила ее запах – как только она шевельнулась. От нее повеяло каким-то почти могильным тленом. И от ее дыхания, и от ее одежды. Видела ли она меня? Я в этом не уверена. Ее глаза затягивала мутная белая пленка, словно какая-то кожица, – катаракта!

– Руку, дайте мне вашу руку! – сказала она глухим отрывистым голосом, без интонаций, каким говорят длительно молчавшие люди.

Я испугалась, но протянула ей руку. Миссис Дэнверс крепко схватила ее, и какой-то резкий звук вырвался из ее горла. Пальцы скользнули по тыльной стороне ладони, и ее лицо изменилось. У меня была узкая ладонь и довольно тонкие пальцы, быть может, не такие тонкие, как у Ребекки, но, наверное, сила ее желания вновь встретиться со своей любимицей была так велика, что она уже не могла больше ждать, она готова была обмануться.

Издав душераздирающий крик, испугавший меня, она бросилась целовать мои пальцы. Я тотчас вырвала руку, и снова прямо у меня на глазах произошло еще одно преображение. Мне кажется, что я почти ощущала, как движутся заржавленные шестеренки, приводившие в движение механизм. Подавив эмоции, дрожа от напряжения, миссис Дэнверс вернулась к образу верной служанки.

– Наконец-то! Наконец-то! – хрипло проговорила она. – Я знала, что вы придете. Я знала, что вы не покинете меня. Я уже все приготовила к вашему приходу, как вы любите. Ваши любимые цветы, ваша любимая мебель, картины и книги. Помните свой любимый чай? Я припасла его. Осталось только вскипятить воду, входите, входите. Как прошло ваше путешествие, мадам?

Я и слова не успела вымолвить, как миссис Дэнверс почтительно отступила в сторону, пропуская меня внутрь. И я перешагнула порог заветной комнаты с таким ощущением, будто я лунатик. Окна в комнате высокие и широкие, полукруглые вверху, как обычно бывает в студиях, так что я могла видеть улицу. Но я не уверена, что сейчас смогу описать, кого и что я там разглядела. Я вошла, испытывая смешанные чувства жалости к ней и одновременно страха, потому что это очень страшно сталкиваться лицом к лицу с человеком, давно потерявшим рассудок и обладающим в то же время такой сильной волей.

– Вы снова отрастили волосы, – сказала миссис Дэнверс, подводя меня к креслу, – я очень рада. Мне больше нравились длинные волосы. Вы помните, как я расчесывала их щеткой? «Давай, Дэнни, – говорили вы мне, – энергичнее, не бойся, тяни до самых кончиков!» Я наведалась в Мэндерли после своего отъезда, но мне удалось прихватить оттуда только кое-какие мелочи, не очень много. Но ваше любимое шелковое платье я нашла. И плащ для прогулок тоже. Не такой дорогой, как остальные, но вы отдавали ему предпочтение – он здесь. Правда, ваше кольцо, ваше колечко с бриллиантами, я искала его, искала, но нигде не смогла найти. – И она заплакала.

– Миссис Дэнверс, – сказала я как можно спокойнее. – Вы больны, присядьте…

– Сейчас приготовлю вам чай, – сказала она, взяв себя в руки. И я не могла понять, слышала ли она меня или отказывалась слышать. – Сейчас подам чай. Я вернусь через минуту, мадам. А потом покажу вам кое-что – это удивит вас…

Мне не удалось задержать ее, она повернулась и вышла. И я услышала легкие шаги и шуршание юбки по ступенькам. Комната раскалилась от жары, от духоты и спертого воздуха кружилась голова. Кресло, в которое она меня усадила, побила моль. Я огляделась.

Потолки в студии были вдвое выше, чем в обычной комнате, и снизу виднелись балочные перекрытия. Когда-то стены были белыми и, видимо, подчеркивали высоту, а сейчас они пожелтели и стали шероховатыми. Мебель стояла так, словно только что станцевала какой-то безумный танец: ничего удивительного, ее так часто передвигали с места на место во время ритуальных ночных перестановок, что уже невозможно было представить, где что стояло когда-то. Столы были перевернуты вверх ножками, картины стояли лицом к стене, а книги сложены так, будто кто-то готовился отразить осаду, они перегораживали комнату на отдельные квадраты. И я вспомнила, как Ребекка превозносила идею культа Дома. Вот и все, что осталось от того, чему она поклонялась?

Протиснувшись между стопками книг, я подошла к тому углу комнаты, где стояло фортепиано. Из-под него что-то выскользнуло. Я невольно вздрогнула, но заставила себя сделать еще один шаг. Зловоние стало еще ощутимее, и я почувствовала, как сжимается желудок. Нутро фортепиано – оно стояло открытым – было выпотрошено, а струны порваны. Такое впечатление, что кто-то разрезал их ножом, а потом пытался беспорядочно связать снова и, когда это не удалось, с корнем вырвал те, что поддались. Внутри инструмента образовался спутанный клубок металлических кишок. То ли мыши, то ли крысы попали в эту ловушку, сдохли, и теперь от них остались серые лохмотья шкурок – от них-то и исходило зловоние.