Галина Лошкарева - Небо на двоих

И потом, во мне так глубоко сидит убеждение, что если что-то бьётся, то на счастье! И жизнь вдребезги – тоже на счастье!» – завершила внутренний монолог Стефания.

Съёжилась ещё больше, замоталась в одеяло куколкой, мумией.

«Может, я тоже умерла? А как же боль – изводит, ломает, накрывает всю…»

Счастье и боль никак не сочетались одно с другим. Это были две взаимоисключающие составляющие.

«Какое это счастье, когда так болит и ноет? И никуда от неё не деться, не спрятаться, ничем не заглушить. От того и мысль странная пришла – убежать, уехать в чём есть, хоть куда, чтобы чуть-чуть отступило, отлегло, успокоилось. С днём рождения, Стефания! Получите от жизни подарочек! Сегодня ведь тринадцатое июля, значит, он доставлен вовремя…»

Саркастические поздравления себя со своим двадцать седьмым днём рождения вновь прервали соседи. На этот раз они читали вслух анекдоты:

– «Слушай, я кроссворд вчера разгадывал: три буквы – „Человек, который обязан отдавать всё заработанное другому человеку, получая взамен еду“. Это кто? Раб. Я тоже думал раб, а жена говорит – муж!».

Анекдоты… Эти маленькие ёмкие истории ещё вчера были предметом чьих-то огорчений, разочарований.

«Неужели и моя трагедия завтра… ну, не завтра, через год, через пять, десять лет, вызовет улыбку», – размышляла Стефания.

Есть всё же положительное зерно в её решении сменить обстановку, забыться, отвлечься, пусть даже старыми, как мир, анекдотами. Хотя по яркости событий плацкартный вагон пассажирского поезда мало отличался от жизни в коммунальной квартире. Даже где-то проигрывал ей.

Комнату в двенадцать метров как оставшейся без попечения родителей ей выделил райисполком. В квартире были даже кое-какие удобства – холодная вода, газ, туалет. Сам дом (двухэтажный, кирпичный) давно не ремонтировался, очевидно, оттого, что в этом уже не было смысла.

В её комнате можно было вполне сносно жить. Старые хозяева сделали, что возможно по средствам.

В соседних комнатах живут яркие представители прошлого ХХ века, которым к двухтысячному году обещали отдельную квартиру по формуле «N+1», где N – количество членов семьи. Обещаниям этим не суждено было сбыться.

В одной из комнат обитала древняя старушка, внешностью похожая на старуху с иллюстрации к «Золотой рыбке». По характеру – один в один Баба-яга. Норовила всем насолить, навредничать исподтишка. Когда участники её «невинной» затеи находили автора – она исчезала в свою комнату, как в шапку-невидимку.

В другой – женщина с великовозрастным сыном. Ему скоро сорок, половину из которых не просыхает. Пьёт по-чёрному. Не работает, скандалит. Находится на иждивении матери, давно уставшей от жизни, от работы, измученной пьянками бездельника-сына.

В третьей – творческая натура, художник лет пятидесяти. Заселился пару лет назад после развода и размена жилья. Что уж досталось. Дымит как паровоз. Каждый день в свою мастерскую приводит молодых особ, известно какого поведения.

В первое время, знакомясь с соседями, Стефания в каждом искала возможных родственников. «Кто бы мог быть моей бабушкой, сестрой, дядей?» Но никого из тех, кто разделял с ней места общего пользования, она не хотела бы видеть в роли родных людей.

«Лучше уж одной, чем с такими». И становилось не так обидно, что на свете она одна-одинёшенька.

Соседи по вагону продолжали читать анекдоты и громко смеяться:

– Пришёл как-то Змей Горыныч домой после попойки. А жена ему: «А ну, дыхни!». В общем, глупая, нелепая смерть.

– А вот ещё, – не унимался мужчина снизу. Он входил во вкус. Зрителей его моноспектакля становилось всё больше (подтянулись из соседних купе). – «Я бы купил ваш замок, только если в нём есть привидения. – Вот уж не знаю. За восемьсот лет ни одного не видел».

Оглушительный смех поднял бы мёртвого. Но мумия лежала не шелохнувшись. Стефания сделала вывод: «В двенадцатом вагоне – мертвец. И это знаю только я, потому что все остальные приготовились к поглощению следующего анекдота. Им нужны зрелища. Занимать себя едой они уже устали».

– Аркадий! Давай дальше! – подбадривали чтеца пассажиры.

И Аркадий давал:

– Больше всех в Бородинском сражении досталось сусликам. Они так и не поняли, за что.

Дождавшись, когда утихнет смех, и сделав театральную паузу, Аркадий продолжал: «Он говорит, что любит мясо, и ест его. Он говорит, что любит цветы, и рвёт их. Он говорит, что любит меня, и мне страшно…».

Стефании реально было страшно. «Как они могут хохотать над какими-то глупостями, если у них под носом, возможно… И это не смешно. Надо срочно что-то предпринимать: предупредить проводницу, вызвать „скорую“ и что там полагается в таких случаях. И главное – без паники».

Она резко отбросила одеяло, чтобы начать решительные действия… Тут резкий толчок, удар головой о железную перекладину, скрежет тормозящих по рельсам колёс. «Хорошо, что затормозили в эту сторону, если бы в другую – улетела бы вниз, как раз в объятья этого самого мертве…»

Не успела Стефания завершить мысль, как поезд резко дал назад и так же резко затормозил.

«Что? Нет! Только не это! Мааа-мааа!»

– Девушка! Девушка! С вами всё в порядке? – будила Стефанию проводница, легонько тряся за плечо. Та не сразу очнулась, поэтому вопрос прозвучал ещё раз:

– Всё хорошо? Просыпайтесь! Через полчаса Санкт-Петербург.

– Мааа-мааа! – кричала Стефания с такой силой, что вот-вот в ушах лопнут перепонки, а сердце разорвётся от клокочущей внутри волны в миллион раз сильнее той, что набегает, когда качаешься на качелях и они падают вниз.

– Молодец! Ты сделала это! Самое страшное уже позади! Теперь расслабься и получи удовольствие! – подбадривал инструктор. Он здесь, за её спиной. Он отвечает за безопасность прыжка с парашютом, контролирует весь маршрут падения длиной в четыре тысячи метров. Он знает, что это не смертельно и всё, в конечном итоге, будет хорошо.

Но Стефания не слышала и не ощущала ни поддерживающих слов, ни ангельских объятий, ни тугих надёжных ремней тандема. Забыла все наставления перед прыжком: «Не бояться. Довериться». Довериться ему, инструктору. Ведь в его послужном списке – сотни, а может быть, тысячи таких прыжков. Не она первая, не она последняя.

Но всем, кто «до» и «после», возможно, вводный инструктаж и помог справиться с чувством животного страха высоты и падения. Только не Стефании. Она вопила, как оголтелая, бессмысленно хватаясь руками и ногами за мощный поток воздуха, который беспощадно бил её, не давая инстинктивно сгруппироваться в самую безопасную позу. Проникал во всё, что можно и нельзя – нос, рот, забивался под щёки, губы, язык. И не было никаких сомнений, что это последние секунды её жизни. Ведь всё происходит так, как написано в книжках: в сознании пролетают кадры её жизненного пути. Такого короткого, нелепо обрывающегося…