Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

Антон застонал, как раненый, привалившись лбом к покрытой белой тканью спинке кресла.

– Девочка, тут тебе не ликбез! – наехал он на меня с чудовищным напором. – Тут – работа! Вкалывать надо! Ферштейн?

Я была совершенно уничтожена. Я была уверена, что сейчас он нас высадит из автобуса и с позором выгонит в шею. Но он с силой провел по лицу ладонью и как будто сменил его. Взял себя в руки и живо оглянулся в поисках Вивиан. Я смотрела на него, как на птицу феникс, возрождающуюся из пепла.

Пауза в нашем нелегком труде случилась тогда, когда ссутулившийся от пронзительного осеннего ветра режиссер Мишель Клод выбирал места для натурных съемок. Пока он ходил по стрелке Васильевского острова, мы стояли рядом с автобусом вокруг Антона.

И тут случилось вот что.

– Антон, понимаешь, – сказала Ника, притопывая ногами от холода, – ты только не обижайся. Мы с Катей, к сожалению, не сможем с тобой поработать. Катя заболела, а я отвезу ее домой.

– Да, вы извините, Антон, мне так неудобно, – вклинилась Катька, – но я правда ужасно себя чувствую. Я в таком состоянии работать не смогу. У меня диабет. И бывает иногда, что от стресса начинает зашкаливать. Я упасть могу. Можно, Ника меня проводит?

Я очень хотела к ним присоединиться, сказав, что внезапно почувствовала симптомы острого отравления. Но, увидев лицо Антона, прикусила язык.

Он ни словом, ни взглядом не выразил своего упрека. Сказал им: «Спасибо, девочки», да еще отслюнил им по крупной купюре за бездарно потраченное время.

Но все-таки я заметила, что шея его над воротом свитера побагровела, а на скулах обозначились чуть заметные красные пятна. Это хорошо, подумала я тогда, что в трудной ситуации он не бледнеет. Цезарь взял бы его в свое войско.

Вот после этого я и решила остаться до конца. Все-таки и я могу пригодиться для мелких французских фраз типа «кушать подано». Поедем же мы в конце концов обедать.

– Ангелина, – сказал он мне, когда все уже садились в автобус и мы остались на улице последними, – я просто хотел сказать: хорошо, что ты осталась. Я все понял и оценил. Так что… не комплексуй!

И он подсадил меня на подножку автобуса.

Я отработала весь срок. И на собственной шкуре поняла: то, что тебя не убивает, делает тебя сильнее.

Но когда мне уже казалось, что я начинаю обретать зачатки профессионализма, к нам подошел шофер микроавтобуса с силовым оборудованием. И через меня спросил у французского продюсера Жан-Шарля, можно ли ему отлучиться на полчаса и куда потом подъехать, чтобы найти группу. Красавчик с нотками глубокой озабоченности в голосе ответил. И мне показалась, что я все поняла.

– Можете отойти, – перевела я. И шофер засиял. – Через сорок минут мы будем снимать на мосту Лейтенанта Шмидта. Подъезжайте туда. Вы нас увидите. Только не задерживайтесь дольше.

Удовлетворенный водитель уже собрался было уходить, но тут Вивиан, стоявшая за моей спиной, быстро вмешалась:

– Извини, но он сказал совершенно другое. – Меня как будто водой окатили. Я стояла и обтекала, закусив губу и слушая правильный вариант. – Через сорок минут мы будем снимать на мосту Лейтенанта Шмидта. Мы поедем туда, и будем снимать в дороге. Поэтому не уезжайте. Через сорок минут, не больше, мы будем там. И тогда вы сможете отойти.

Я, в который уже раз, готова была все бросить, как чукча-хирург из знаменитого анекдота, который в истерике кромсал скальпелем тело больного и приговаривал «Нитиво не полютяется!».

Возвращалась я домой к полуночи. Смывала с себя въевшийся за день запах сигаретного дыма. Курили в группе все, включая Вивиан. Ложилась в теплую ванну и плакала от полнейшего бессилия. Голос садился от постоянной эксплуатации. Голова раскалывалась. Спать хотелось неимоверно. Я в таком ритме жить не могла. Как же мог Антон? Куда он спешит? Почему все таким галопом?

Галопом… Галопом – мне тоже нравится. По высокой траве, по лесной тропе. Верхом на покладистой лошади Внучке. Теплые бока. Подвижная спина. Белая грива щекочет пальцы. Плавный галоп укачивает. И ветер в ушах. Ветер с медовым запахом. Медленный укачивающий галоп… И мягкий стук копыт. Тук-тук. Тук-тук…

– Ну сколько можно! Гелка! Мне срочно в ванную надо. Ты что – утонула? – И опять стук в дверь. – Ты же здесь не одна живешь, в конце концов!

– Лиля, сейчас… – я плескала в лицо водой, чтобы проснуться. – Сейчас. Через десять минут…

– У меня нет десяти минут! – возмущенно крикнула Лиля. – У меня только две минуты! А то разбегутся все! Слышишь? Это вопрос жизни и смерти! Пусти!

– Господи, да кто у тебя разбежится? Вот ведь не спится по ночам… – Я открыла дверь, завернувшись в свой старенький махровый халат. По ногам текла вода. Вытереться я не успела.

– Контрацепция должна быть контрацептуальной! – провозгласила Лиля и вломилась в ванную с куском лимона в руке. – Все. Иди отсюда. Я пол сама подотру. Давай, давай, быстренько… Разбегутся, потом абзац.

А вот меня этот животрепещущий вопрос в то время не волновал абсолютно. Самый безопасный секс – это его отсутствие.

Чуть позже именно на этом мы и сошлись во мнениях с гладиатором и громовержцем Антоном Диссом.

Все началось тогда же, в гостинице «Прибалтийская». До завершения работ уже оставалось совсем немного. Два или три дня. Из графика старались не выбиваться, но у режиссера Мишеля возникли какие-то новые идеи, которые можно было еще успеть воплотить.

А я все никак не могла понять, что за кино мы снимаем. Потом оказалось, что вся эта свистопляска нужна лишь для того, чтобы снять документальный фильм о концертах швейцарского струнного квартета в Филармонии. Концерт был еще впереди. А виды чудесного города, для перебивки музыки, мы как раз и снимали.

В тот день мы закончили позже, чем обычно. А Антону зачем-то понадобилось тащить меня на ночь глядя в гостиницу, чтобы я помогла ему переговорить с глазу на глаз с Мишелем.

Но работы опять не получилось. День был тяжелым и длинным. Последние два часа я все время стояла на улице и, когда на ней не было прохожих, кричала одно-единственное слово «Аксьон!», что по-русски означает «Мотор!». В принципе, его могли прокричать и без моего участия. Промозглый осенний ветер вырывал последнее тепло из моей груди. Руки коченели. И когда появился Антон, он тут же отправил меня посидеть в автобусе. «Не женское это дело, на улице торчать…».

Но вымоталась я ужасно. А тут – времени полдвенадцатого, до дома далеко. И на тебе – переводи какие-то приватные беседы.

Мы расположились в баре. Взяли всем коньячку. Я выпила. И почувствовала себя домиком с печкой внутри. А крыша у этого дома съехала чуточку набок. Ему стало хорошо. Он захотел спать решительно и бесповоротно.