Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

Инициатором наших отношений всегда была я. Может быть, поэтому он с таким скрипом разворачивался в мою сторону, да так и забуксовал по дороге.

Если бы не чудовищный комплекс самостоятельности, мне наверняка не пришлось бы прибегать к запрещенным средствам… Но об этом как-нибудь позже.

А сейчас мне нужно было срочно «разрулить» ситуацию. И позаботиться о том, чтобы все выглядело так, как будто он одержал полную и безоговорочную победу.

– Ну все! Ладно… За придурка… и за идиота, так и быть… Прости! Я не хотела тебя обидеть. Правда, Антон! – добавила я задушевного сожаления в свой голос.

Я знала, что выручаю его. Если мне не пройти напрямик, я могу сделать пару шагов назад и выбрать другую дорогу. Мне это совсем не трудно. Это у него девиз – только вперед. И ни шагу без «подъема».

– Ага! Прощения просим! – с явным торжеством сказал он и отступил от меня на шаг. Я с облегчением вздохнула. – Дай-ка заглянуть в эти глаза!

– Смотри, – любезно разрешила я, добровольно окунаясь в его водохранилища.

– Ну до искреннего раскаяния тут еще далеко, – констатировал он деловым тоном.

Надо же… Проницательность никогда не была его сильной стороной.

– Про «немчуру поганую» ты уже забыла? -напомнил он.

– Я такого не говорила, – отреклась я. -Я сказала «поволжская»! Как можно на это обижаться? Это же правда, Антон!

– Обижаться… – повторил он, глядя на меня с неподражаемым превосходством, и передернул плечами, чтобы вписаться в съехавший пиджак. – Знаешь, Линочка, обидеть может только равный. А значит, тебе это точно не под силу.

– Ну, значит, и извиняться мне в общем-то не за что…

Он собирался возразить, но у него зазвонил мобильный. Антон с досадой вытащил его из внутреннего кармана. Так вот обо что я ударилась ладонью, когда дубасила его в грудь.

Он совершенно неожиданно заговорил с кем-то по-немецки, тут же обо мне позабыв.

Еще минуту я простояла у стены, вслушиваясь в абсолютно непонятный мне речевой поток. Для меня этот язык – загадка. Кому-то он кажется некрасивым и лающим. Но, по-моему, это просто штамп, вбитый в сознание фильмами про войну. Немецкий – значит, вражеский. А мне он нравится. Немцы – великие музыканты, сказочники, мистики и поэты. Если вспомнить об этом, то за резкостью языка можно услышать его мрачновато-готическое звучание.

Шеф радовал меня немецкими пассажами, но надо было использовать момент. С одной стороны мне преграждали дорогу его колено и шкаф. С другой – рука, упирающаяся в стену. Но по его озабоченному лицу было понятно, что думает он сейчас явно не обо мне.

Я смело нырнула под руку.

Он все-таки попытался схватить меня за шкирку. Но схватил воздух. А некто важный требовал от него срочных объяснений. Он повернулся к окну и начал что-то сердито растолковывать.

Зато моя задача теперь стала ясной и конкретной – сбежать из офиса. Пробегая мимо его стола, я прихватила первые попавшиеся под руку бумаги. И, якобы вчитываясь в них, стремительно вылетела в приемную. Всем своим видом я пыталась показать, что у меня сверхважное дело. Закрывая лицо документами, я быстро пробралась к вешалке. Девочкам совсем не обязательно знать, что устрашающий Антон Альбертович Дисс припирал меня к стене своим атлетическим телом и зачем-то мелко целовал в лоб.

Перед дверью я вороватым движением стянула свою белую шубку с крючка и выбежала на лестницу. Конспиративные бумажки с легким сердцем засунула в первую попавшуюся за углом урну.

До конца рабочего дня оставалось еще два часа. Но меня это больше не волновало. Рабства у нас нет. И если я не захочу, никто меня заставить не сможет. Даже Зевс-Громовержец с глазами цвета дистиллированной воды.

На улице лежал пышный, как пена в ванне, снег. В кои-то веки мир показался мне прекрасным. Я взяла в странно дрожащие ладони мелкое кружево снежинок и умыла лицо. Щеки были такими горячими, что снег зашипел.

Я шла по Невскому и безумно радовалась тому, как чудно было оставить все ненужное в году уходящем. Как здорово, что я сбежала с работы. Как замечательно, что весь предновогодний гон со сдачей отчетов и «подбиванием бабок» на этот раз состоится без моего участия. Как-нибудь разберутся. Наймут переводчика на недельку. Незаменимых нет. А я не звезда бродвейского мюзикла. Ничего, ничего. Никого я не подвожу.

Подумать только, еще пару часов назад я изнывала от рабства и собственной подневольности. С завистью смотрела в окошко на тех, кто тащил из магазинов мешки с подарками. Обычно, я уходила с работы, когда все магазины были уже закрыты. А распустить нас на праздники Антон обещал тридцать первого после семи вечера. И то если мы к этому времени все успеем.

Он – трудоголик. И праздники для него -мучение.

Он, как обычно, зальет в себя залпом бутылку водки и застынет в анабиозе до лучших времен.

Работа и водка для него – мирная альтернатива самоубийству.

Стоит устроить ему отпуск, и он сведет счеты с жизнью. На то у него свои причины. И моя вина в этом очевидна.

Моя соседка Лиля, конечно, сказала бы мне, что брать на себя ответственность за чужую разбитую жизнь – это мания величия. Не мы вершим судьбы. Мы – только винтики в колесе фортуны. Но Лиля-то не знает, что я наделала. А рассказывать ей об этом я не буду ни за что и никогда. Ведь она психоаналитик, и час беседы с ней стоит тысячу рублей. Но на нашей коммунальной кухне она разбазаривает свой товар бесплатно. Я готова предложить ей сколько угодно денег, только бы она молчала и не произносила своего любимого слова «напрасно». И без нее я говорю себе его слишком часто…

Я гуляла по заснеженному городу и чувствовала себя студенткой, сбежавшей с лекций. Сошла с рельсов и ничего, жизнь продолжается. А казалось… опоздаешь – трагедия. Ошибешься – скандал. Забудешь – предательство и подстава. Нервный начальник – нервная работа. Вернее, шеф не нервный. Он эмоциональный. И у него громадные амбиции и замах на сверхкарьеру. Это для нас – просто работа, а для него ступень.

Но теперь все.

Я взяла билет до Пскова на тридцатое декабря. Я уезжаю к бабе Нюре. И гори оно все синим пламенем.

К своему дому на Косой линии я подходила в приподнятом настроении. Прошла под аркой и попала в сложный лабиринт желтых дворов-колодцев. Свернула налево, прошла мимо пустующей в потемках детской площадки. Все фонари над ней были перебиты местным криво подрастающим поколением. Они обычно сидели здесь на спинках скамеек, как воронье, поставив рифленые ботинки прямо на сиденья для бабушек и мамаш.

Сейчас здесь не было никого. Мой раздолбанный подъезд находился в самом темном углу двора. Я уже давно перестала бояться людей. Есть вещи пострашнее.

За мной громыхнула входная дверь, заглушив собой все остальные звуки. А когда я посмотрела наверх, вступив на сумрачную лестницу, ноги у меня чуть не подкосились.