Наталья Букрина - Анатомия обмана

– Вещи за колонной, – грустно сообщила Мила.

– Слава богу, едем домой! А то я грешным делом подумала, что это твоя свадьба, – смахнув со лба пот, призналась мать.

– Может, и нам пора ждать сватов? – пошутил Григорий, но, видя, что настроение дочери не располагает к веселью, обнял ее и подхватил чемодан.

Мила попыталась улыбнуться, но не сумела сдержать слез. Леся вывела ее на улицу и обняла. «Тебя кто-то обидел? – с угрозой в голосе наседала она. – Назови имя. Мы с отцом мигом разберемся». Григорий сочувственно посмотрел на дочь. Мила взяла себя в руки и выдавила затравленную улыбку:

– Я по дому и всем вам соскучилась.

Мать недоверчиво свела брови и посмотрела ей в глаза.

– Людка, не ври! Может, в какую беду угодила? Выкладывай, как на духу!

Страх, что дочь по неопытности могла залететь, неотступно терзал Лесю с той минуты, когда Мила стала на крыло. И если в школе ситуацию удавалось держать под контролем, после поступления в училище могло произойти все, что угодно. Воображение использовало только черные краски. Дочери Леся не доверяла. Взвинтив себя, она секундой уверовала в то, что Мила беременна и в беспомощности ломала голову над тем, удастся ли скрыть ее бесчестье от досужих глаз. Как по-тихому избавиться от ребенка, Леся не представляла и терзалась от предчувствия неминуемой катастрофы. «В сплетнях захлебнешься, позора не оберешься. Замарала дочь семью, вовек не отмыться», – стучало в висках. Всю жизнь Леся безуспешно пыталась вытравить из памяти свое прошлое, но от соседских пересудов отмахнуться не получилось, подозрения перешагнуть не удалось. И вот, как снег на голову, новая напасть. Как справиться с нежданной бедой? Как пережить дочерний позор? Не зря же Людка в трубку белугой ревела, просила ее поскорее домой увезти. Знать, тяжел и велик ее смертный грех. Тут уж не до дипломатии и сантиментов. Леся грозной ведьмой зыркнула на дочь. Мила знала, в моменты гнева милосердия или поддержки от матери не дождаться, а потому откровенничать не собиралась. Григорий, предчувствуя развязку, стал между ней и женой. Сколь Леся скора на расправу, он знал, как никто другой, потому взял сторону Милы. Худо девочке, сразу видно. Ни к чему прежде срока трепать ребенку нервы. Дома надобно разбираться, вдали от людских глаз, а не посередине улицы, на виду у всех. Дать дочь в обиду он не позволит! Какой никакой, но отец. Вот и станет горой. Боевой настрой мужа слегка отрезвил и умерил пыл Леси.

– Не беспокойся, мама, все в порядке, – с трудом выдавила из себя Мила.

– Все? – категорично уточнила мать.

– Все! – отрубил Григорий. – Нашла место закатывать истерики. Едем домой!

Мила напряженно выдохнула и взяла отца под руку.

– Тоже мне Макаренко! – обиженно упрекнула Леся. – Посмотрим, что ты скажешь, если она в подоле прине…

В ярости Григорий бросил чемодан и развернул жену к себе.

– А ты ударь, ударь, – испуганно отступила она.

– Мама, папа! – сквозь слезы простонала Мила. – Вам не о чем беспокоиться!

Дочь покачнулась и едва не лишилась чувств. Григорий подставил ей плечо и крепко обнял. Глядя на Лесю, он в отчаянии шипел. Шепот отрезвил сильнее крика боли. Леся опустила глаза, схватила Милу за руку и потащила ее к остановке. Григорий обмяк, подхватил чемодан и засеменил следом. Долго сопротивляться жене он не умел. В плен Лесе он безоговорочно сдался много лет назад, будучи несмышленым водовозом, и по-настоящему противостоять ей так и не научился. Тогда, на лугу, его, парализовав волю, словно заколдовали: Леся была, есть и будет его единственной любовью. Жизнь доказала, что спорить с ней или переубеждать бессмысленно. Силы придавала преданная любовь Милы. И кто бы на что не намекал, разуверить его в том, что они с дочерью духовно и душевно близки, было невозможно. С первой минуты ее появления в доме Григория озарил и согрел внутренний свет. Между ним и дочерью образовалась нерушимая связь. И никому, даже Лесе, было непозволительно повышать голос на Милу. Жена быстро поняла и приняла правила игры и, скрывая свое отчуждение к дочери, испытывала лишь чувство благодарности. Должен же быть у дочери ангел-хранитель. Нет ничего плохого в том, что им окажется Григорий. Ее преданность мужу не знала границ, но компенсировать отсутствие любви не могла. Леся не терзала себя сомнениями, догадывается ли о раздрае в ее душе Григорий. Не то что бы ее это не волновало, просто разбираться в нюансах чувств ей было не дано. Но зато она умела заботиться. И делала это лучше других. Жаль, что старшей дочери этого казалось мало. Она из года в год отдалялась и замыкалась в себе. В переходном возрасте девочке особенно необходимы понимание и поддержка матери. Но круговерть домашних дел не позволяла им сесть и поговорить по душам. Леся была не в курсе девичьих проблем и секретов, не знала, какими интересами живет Мила. Казалось, все еще можно наверстать. Вот приедут они домой, выкроят минуту-другую или выберутся в село к матери, и она непременно расскажет дочери о темном пятне в своем прошлом, удержит ее от совершения ошибок. А та поймет и не осудит. Но месяц за месяцем разговор откладывался. Может, нагрянула безотлагательная пора? Как бы Людка не наломала по неопытности дров.

За два часа в автобусе не проронили ни слова. При посадке Григорий кивнул жене на место в другом ряду, а сам сел рядом с Милой и время от времени гладил ее холодную ладошку. В ответ дочь благодарно сжимала его пальцы и никак не могла взять в толк, почему чужой по крови человек стал ей ближе и роднее собственной матери. В том, что фактически Григорий не ее отец, она уже давно не сомневалась. И искренне жалела, видя, насколько безответно его глубокое чувство. Разобраться, отчего сердце матери закрыто для любви, ей оказалось не по силам. Миле было неведомо, какой пресс прошелся по материнскому прошлому, но она видела, что этот давильный аппарат не оставил в женской душе ничего живого. О мучившей мать тайне она могла лишь догадываться. Но не видела даже намека на предпосылку к тому, чтобы Леся разоткровенничалась. Наверное, пока не время. Вот она и не замечает, что на душе у дочери скребут не домашние, а очень даже дикие кошки. И раны от этих следов – не пустяшные царапки.

Аккуратные корпуса зданий военного госпиталя затерялись среди вековых дубов. Окна палаты Богдана Тимофеевича выходили в старинный парк. Смеркалось. Тишину за окном робко пронзила волшебная трель. Мгновением позже прозвучала чарующая ария. Соловей? Семенчук открыл глаза и даже привстал, погрузившись в водоворот колдовских звуков. В сорок пятом в чешской Сливице прооперированный советский полковник несколько недель кряду наслаждался соловьиными концертами. Вокруг грохотали бои, а неприметные с виду птицы часами соревновались в певческом искусстве. Наверное, искали себе пару. Война тому не помеха. Утром и на закате они устраивали настоящие музыкальные баталии. И непременно солировали, ведь песню любви нельзя исполнять хором. Может, и потому тоже его восстановление шло рекордными темпами: раненое сердце стало биться как по нотам. Но без профессионализма опытного хирурга чуда бы не случилось. Даже много лет спустя ведущий кардиолог республики, наблюдая народного художника, отдавал должное мастерству полкового медика. Соловей за окном призывно ожил. Семенчук откинулся на подушки и приготовился выслушать концерт. Дверь с мерзким скрипом отворилась. Кому там занемоглось сломать гармонию полифонии? В палату осторожно вошла дочь и неслышно присела на краешке кровати. Богдан Тимофеевич демонстративно закрыл глаза. Вера тяжело вздохнула.