Ольга Малинина - Мир на ладони

– Точно!

Некоторое время они шли молча, но Даша оглянулась и вдруг рассмеялась:

– Полина! Где мы? Честное слово, как в кино.

– Кажется, это летний театр, – сказала подруга.

В самом деле, это был заброшенный летний театр. По деревянной, сине-облезлой сцене бегали детишки, видимо, принимая себя за взрослых артистов, а родители их заняли некоторые передние места, но при этом были неблагодарными зрителями. Девушки решили здесь остаться и сели на последний ряд. Полина достала из сумки пачку сигарет и предложила Даше:

– Куришь?

– Зачем?

Полина улыбнулась, и, не решаясь закурить, положила пачку обратно в сумку.

– Ладно, тогда я тоже не стану, пока не пойму, зачем мне это надо, – уверенно заключила она.

Казалось бы, ничего не происходит, никто не исчезает и не появляется и особенно не о чем рассказывать. Но девушкам не было скучно, и Даша чувствовала, что над ней, в ее небесах, становится все больше просветов.

– Когда я встречалась с Сережей, – начала Даша, и Полина рассмеялась. – Почему ты смеешься?

– Наконец-то ты это сказала! – подняла она руки к небу. – Представляю, с каким трудом ты это сделала.

– Значит, ты все знала?!

– А ты думала, что все рядом с тобой слепые люди? – упрекнула ее Полина.

– Ну, не все, ты, например, очень даже зрячая, – иронично сказала Даша.

– Ты неисправимый романтик, – покачав головой и все-таки закурив сигарету, подытожила Полина. – И Сережа тоже...

– Не грусти, – обняла ее Даша. – Хочешь, я познакомлю тебя с Мишуровым Стасом?!

Конечно, Полина хотела и, желательно, прямо сейчас, не откладывая до каких-то там завтра.

На полукруглую сцену забытого актерами театра вышла маленькая девочка. Она кружилась в ярко-белом платьице, взмахивала руками и что-то пела.

– Пойдем, послушаем, – позвала Даша Полину подойти ближе к сцене. Они прислушались к лепету девочки, которая пела: «Хрусталь! ты носишь в сердце хрусталь...»

– Это же песня Стаса! – воскликнула Полина.

– Спокойно, а вот и сам режиссер, – полушепотом сказала Даша. Недалеко от них стоял Стас, и он, заметив Дашу, кажется, собирался подойти к девушкам.

– Даша! Он – мой, – отчеканила Полина.

– Хорошо, – улыбнулась она.

Сергей Карцев не находил себе места. Вчера он нарисовал мимозы на талом снегу и подумал, что весна – самое ужасное время года. Он, разумеется, любил все времена года, но как-то неодинаково...

Его жизнь протекала от камня до камня, то ровно, то в брызгах, пока он не наткнулся на уже апрельский номер «Алисы». Сергей пролистал страницы, где пестрели всякие советы, пролистал гороскопы и, добравшись до предпоследней страницы, не поверил собственным глазам, когда увидел ее имя:

Ле-сим никогда не встречал Люсьен, которого, вообще, никто никогда не видел. Ле-сим не стыдился своего имени и не гордился им. Однажды у него украли паспорт, единственный из посторонних вещей в его гардеробе. Ле-сим удивился своему равнодушию и вскоре перестал замечать пропажу.

Мой Ле-сим жил тогда, когда было никогда, когда было все равно, что нет, что да. Ле-сим жил там, где соседями считались деревья, и люди жили друг от друга на расстоянии в 7777 километров. Его страна называлась Семьнурия, и город его был абсолютно семеричным. Неудивительно, что и дома состояли из семи этажей, между которыми пробегала лестница с семью ступеньками.

Конечно, Ле-сим жил на этаже номер семь и почти никогда не интересовался, что происходит на остальных семи этажах. Он не был одинок в своем одиночестве. И даже теперь, когда потерял свой паспорт...

... Он, грустный, шел по крыше, что нестранно вовсе, потому что по улицам Ле-сим гулял очень редко. Сегодня ему было что-то жаль. Что-то, что иногда забывается навеки.

«Мои размечтинки умерли...» – вздыхая, сказал он сам себе и направился к лестнице. Там, внизу, Коричневые Земли, они звали его давно, и он идет...

Шестой, пятый, четвертый этажи промелькнули перед взглядом Ле-сима так незаметно, как только может засыпать солнце. Черные, пушистые глаза его не видели сна с тех пор, как умерли его любимые цветы. Но Ле-сим никогда не забудет свои размечтинки, как бы он этого не хотел. Третий этаж. Он вдруг остановился – скрипнула дверь.

– Ле-сим! Расскажи, куда ты идешь, – шепотом сказал чей-то голос.

– Я хочу отдать Коричневым Землям мои размечтинки, – печально ответил Ле-сим.

– А что же ты попросишь взамен?

– Что? Кто?.. – растерялся Ле-сим. – Кто ты?

– А я тоже здесь живу, в этом доме, на этом этаже, – успокоил голос. Напрасно Ле-сим пытался собрать свой рассеявшийся взгляд: разлилась ночь. Он вновь заговорил:

– Я не знаю, кто ты, потому что не вижу тебя. Но мне нужно торопиться... А завтра утром ты будешь здесь?

– Чтобы знать, не обязательно видеть, – загрустил голос. – Завтра ты обо мне забудешь, в седьмой раз пройдешь мимо моего этажа.

Ле-сим затосковал еще больше и, ничего не обещая, попрощался.

На втором этаже он заглянул в свой почтовый ящик. Деревянный ящик в форме морской ракушки он придумал сам. В ракушке было пусто, и так было всегда. Хотя однажды ему приснилось, что он обнаружил в ней огромную жемчужину. Теперь Ле-сим собрал с ее поверхности целую горсть серых пушинок, сдул остатки и сделал громкое «ап-чхи!». Как можно осторожней, чтобы пылинки не разлетелись, он, сам похожий на снежинку, легко покружился, оказавшись на первом этаже.

«Вот и выход, – думал он. – Странно, а куда подевалась дверь? А, впрочем, кому она здесь нужна... Наверное, эту дверь съела ночь, поэтому я не вижу ее».

Темно-синее пространство вне стен разбавлялось в своих красках приближающимися лучами солнца. Ле-сим подошел к порогу выхода. Никакой двери здесь, конечно же, не было. Он присел, прислонившись к косяку (все-таки дверь когда-то была!) и, наконец-то, решил развеять по волнующемуся воздуху горстку собранных им пушинок. Тоска Ле-сима улетучилась. «Скоро уже рассвет, и я пойду по Коричневым Землям»,– подумал он и вдруг заснул.

Бывает так, что память начинает жить отдельной жизнью. И так жалко, что мы не замечаем всех чудес, которые при этом случаются. Поэтому вряд ли можно рассказать, какой тайничок, или камешек, Ле-сим обнаружил в своем сне. Ведь и сам он, проснувшись с прищуром солнца, лишь убедился в том, что находится там же, у порога своего семеричного мира.

И теперь уже не Ле-сим вспоминал, наоборот, память придумывала для него всяческие загадки.

Он снял свои ботинки и босым вступил на землю. Дыхание земли мягкой прохладой сочилось сквозь рыхлые бугорки, и Ле-сим простоял бы, наверное, так целую вечность, если б по его носу не захлопали плаксивые крылышки дождя.