Наталия Рощина - В двух шагах от рая

Они танцевали, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Маша прижала голову к груди Щеголева, сдвинула брови. Ей стало стыдно, что она не сдержалась. Могла бы и завтра все сказать. Она действительно давно поняла, что не хочет быть вместе со Львом. Романтика начала их романа безнадежно закончилась вместе с его переездом к ней в дом. Маша не думала, что настолько эгоистична. Она не была готова к семейной жизни, к тому, чтобы иметь перед кем-либо обязанности, нести груз забот. Она хотела праздника, веселья, шумных компаний после съемочного дня. Все это у нее было. Ну, а между прочим возникали мимолетные романчики. Их безответственный характер, кратковременность и отсутствие обязательств было тем, что полностью устраивало Пожарскую. Она еще ни разу не любила глубоко, самозабвенно, чтобы забыть о себе, о своих принципах и пристрастиях.

— Послушай, — Лев вдруг слегка отпрянул, остановился и, продолжая осторожно держать ее за талию, взволнованно произнес: — Может быть, еще не поздно все исправить.

— Что у тебя за мысли, поделись.

— Я виноват перед тобой, Машенька. Я был не прав, но все можно исправить. Прямо сейчас, хочешь?

— О чем ты говоришь? — Пожарская принялась теребить сережку. Щеголев уже знал, что это знак волнения, тревоги.

— Мы сейчас подойдем к столу, и я при всех попрошу твоей руки.

— Не надо, — она отвела его руки и отступила на шаг назад. — Я не хочу окончательно испортить твой праздник.

— Чем?

— Своим отказом. Я не хочу за тебя замуж. Все, что ты только что слышал, — половина всей правды. Позволь мне не продолжать, — она хотела повернуться и уйти, но Щеголев крепко взял ее за руку и сжал. — Мне больно!

— Ничего, потерпишь. Все-таки мне очень хочется услышать все. Это последняя просьба именинника. Так почему же я не гожусь тебе в мужья?

— Это пошло, отпусти. Ты меня пугаешь! На нас обращают внимание.

— Это твоя стихия — скандал, шумиха, — Лев чувствовал, как злоба и раздражение вскипают, обжигая все внутри. Он едва подбирал слова, едва держал себя в рамках приличия. Все рушилось, а эта юная акула пера вызывающе смотрит на него. Он решил задать снова свой вопрос исключительно из упрямства и желания причинить себе боль. — Ты выйдешь за меня?

— Нет. Не хочу. Это совершенно точно. Мой аргумент убедит и тебя, потому что я даже не собираюсь сохранить ребенка, которым беременна. Я уже обо всем договорилась, можешь не делать такие глаза. Это твой ребенок, и он мне сейчас не нужен, как и ты. И из этого дурацкого положения я выхожу без чьей-либо помощи. Ну, что? Я смогла убедить тебя?

Маша почувствовала, как мгновенно разжались его пальцы. Она чуть запрокинула голову назад, повернулась и пошла к столу. Она собиралась забрать свой кожаный пиджак, который остался сиротливо висеть на спинке стула, и уйти отсюда. Оглянувшись, Маша увидела, что Щеголев продолжает стоять на месте. Музыка закончилась, и это словно привело его в чувство. Он медленно направился к столу, со стороны казалось, что его ноги вгрузают в толстый слой грязи или скованы кандалами, так тяжело он шел. Маша прикусила нижнюю губу — ей стало жаль его, но отступать было уже поздно. Она сказала все. Ей больше не нужно его общество, его внимание, секс с ним. И более всего ей не нужен этот ребенок. Как она могла допустить такую промашку — это волновало и злило ее. Словно неопытная девчонка попалась. Пожарская снова направилась к своему месту. Она сказала себе, что этого человека больше нет в ее жизни. Еще пару дней, и она избавится от нежелательной беременности. Напрасно она сказала ему — будет! страдать комплексом вины, начнет деньги предлагать, заботиться. Нет, она не должна была говорить…

Пожарская даже не представляла, сколько боли причинила Щеголеву. Ему казалось, что из него сделали посмешище. Он — никчемное существо, от которого даже ребенка родить стыдно. Он никому не нужен. Ни он, ни плод его безрассудной любви. И он ничего не может с этим поделать. Еще одна невинная душа будет загублена по его вине. Андреев участливо пододвинул ему стул, и Щеголев опустился на него. Его лицо ничего не выражало. Словно вся мимика куда-то исчезла, потому что больше была не нужна ему.

— Лева, что с тобой? — наклонившись, спросил Андреев.

— Ничего, — отрешенно ответил Щеголев. — Налей мне коньяку.

— Это поможет?

— Наверняка.

Он только поставил пустую рюмку на стол, как рядом оказалась Маша.

— Я плохо себя чувствую и поеду домой.

— Да, конечно, — рассеянно ответил Лев.

— Обращать внимания на свой уход не буду — уход по-английски, — наклонившись к Щеголеву, сказала она. — Я не могу больше здесь оставаться.

— Хорошо. Если найдешь в себе силы, собери мои вещи, пожалуйста. Я пришлю за ними завтра утром своего шофера, — не глядя на нее, так же негромко ответил Щеголев и вытащил из кармана пиджака ключи. — Вот, возьми.

— Ты можешь сделать все сам. Приезжай, я не гоню тебя на улицу, пойми.

— Не могу, — закрывая лицо руками, ответил он. — Я не бомж и не сирота. У меня еще осталось много из того, ради чего я останусь на плаву, слышишь?! Уходи, прощай.

— Прощай, — улыбнувшись наблюдавшему за этой сценой Андрееву, ответила Пожарская и быстро вышла из банкетного зала.

Щеголев отнял руки от лица и повернулся к другу.

— Я еще жив? — дрожащими губами произнес он.

— Обязательно, — похлопав его по плечу, ответил Андреев.

— Ты знаешь, чем Лев отличается от козла? — неожиданно грубо спросил Щеголев и налил себе еще рюмку.

— Чем?

— Льва по плечу не похлопаешь… — большим глотком он влил в себя коньяк. Прижав рукав к носу, шумно вдохнул и захохотал.

— Что ты несешь?! — Андреев возмущенно заерзал на стуле, поглядывая по сторонам. Никто ничего не заметил.

Все достаточно много выпили. Кажется, исчезни именинник из-за стола — никому и дела не будет до этого.

Официанты принесли повторно кофе и чай. Со стола исчезла пустая посуда. Остались чашки, блюда с фруктовыми салатами, подносы с тортами. Щеголев смотрел на десерт с недоумением. Несколько человек накладывали в свои тарелки бананы, апельсины, киви. Эта аппетитная ароматная смесь показалась Щеголеву чем-то гадким, тошнотворным. Он почувствовал, как все внутри поднимается, и отвернулся. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он понял, что тоже больше не может здесь находиться. Он не мог видеть знакомых лиц, занятых поглощением сладкого.

— Саня, — Щеголев медленно повернул к нему голову. В этот момент он понял, что слишком много выпил. — Давай тоже уйдем по-английски. К едреней фене махнем отсюда куда-нибудь!

— Ты что? Тебе нельзя. Люди останутся в недоумении. Завтра тебя достанут вопросами. Уход Маши никто не прокомментирует, а вот твое исчезновение вслед за ней… Не выставляй себя посмешищем.